Лучшее, что можно с человеком разделить, лучшее, что можно человеку подарить. Это вот это огромное сияющее море из чувств, которые твои-и-не-совсем-твои. Это миры, вылетающие из сплетенных рук, распускающиеся цветами там, где была пустота. Пс-с, парень, не хочешь немного упоротости, у нас есть, у нас хватит - подходи, раздели ее с нами, у нас стучит в головах и сердцах, ритмами подобранной музыки, пульсирующей нежностью, маленькими и большими трагедиями, цветными картинками, театром фантазий. Чем больше, тем лучше - целые вселенные из цветных взрывов в голове. Это как тебе пять, и в небе распускается салют. Это как тебе четырнадцать и ты уже знаешь как это - бесконечность миров и лиц разделенных с кем-то.
Это, наверное, единственное, что я умею делать.
Это, наверное, единственное, чем я хотел бы заниматься в жизни.
Просто я никогда не умел играть в своих динозавров один. Просто мне всегда был нужен кто-то, кто скажет: "Боже, какие охуительные динозавры ДАВАЙ ИГРАТЬ начнем с того что всех сожрал тираннозавр!"
За недавно в который уж раз сданный IELTS получил максимальую 9 за чтение и абсолюто не изменившиеся 6,5 баллов за устную часть. Этот факт настолько хорошо характеризует все происходящее в моей жизни, что я даже не знаю что добавить, что бы не скатиться в тлен, кроме того, что если бы что-то похожее было по русскому, вероятно, результаты были бы сейчас пропорционально похожими.
Говорят, надо заводить друзей. Глагол "заводить" ассоциируется у меня в основном с тараканами. Вот как в теории завести тараканов я знаю, а как друзей нет. Мне кажется, однажды я просто закрыл глаза, а когда открыл со мной уже были те близкие люди, которые у меня уже есть.
Давно меня привлекал такой вид эксгибиоционизма флешмоб про фото-день. Ну, тот, где ты весь день ходишь как маньяк и фотографируешь все, что видишь вокруг с описанием действий. Очень уж люблю смотреть чужие и давно подозревал, что скоро не выдержу. Ну и как бы вот.
Ничего особенного там нет, есть университетская библиотека, Лондон из окна автобуса, бытовуха и мои, о ужас, селфи. Но фотографий, если что, вышло много - штук 60 наберется, вместе с таймчеками и прочими скринами телефона.
5 апреля, воскресенье
Просыпаюсь по одному из четырнадцати с лишним будильников. С утра на меня смотрит визуализация Мартина и самолеты, и я медленно соображаю кто я и где я.
Потом вдумчиво смотрю на собственную ногу на фоне окна временно без шторы. Думаю: "Офигеть! Да у меня есть татуировка!". Ну и еще минут сорок туплю, окукливаюсь, читаю что успели накурить за ночь содомиты, грибники и прочие родные и любимые.
Сползаю с кровати, медленно и печально вставляю глаза. И пью водичку из фляжки. Да, у меня на календаре март, потому что весь март там висел февраль.
Заправляю постель и обиталище сразу становится похожа на гибрид комнаты восьмилетней девочки и подростка-гика.
Здрааааавствуйте!
Делаю зарядку в компании молоденькой Синди Кроуфорд и гнусавого перевода - полное погружение в девяностые.
И ем завтрак под первый сезон Касла, который я начал смотреть, но пока не проникся. Нет, я не всегда так завтракаю, просто вчера у меня был не слишком здоровый ужин, так что завтрак теперь такой же. Но вкусный.
Рисую на лице немного глаз.
И одеваюсь. Это такое жуткое селфи на автоспуске, которое перевирает весь цвет моих штанов и вообще не показывает их во всей красе. На самом деле они крутые и смотрятся на мне лучше.
И выползаю из дома на пустую улицу. Тишина, благодать, а каких-нибудь двух минутах ходьбы бегают туристы, сбивая друг друга чемоданами.
Включаю музыку и мир становится более благоприятной средой обитания.
Захожу за гипотетическим ланчем и водой. И кофе. Да, в Старбаксе. Я не фанат, мне, если честно, просто все равно какой кофе пить, лишь бы сладкий.
А вот и он. И проездной заодно.
И автобусная остановка с моим автобусом. Да, красный и двухэтажный. А иначе кто бы мне поверил, что я в Лондоне.
Вокруг станции стройка. Второй год здесь живу, а стройка все идет. За стройкой виднеется театр в котором идет Wicked, на него я так и не выбрался и мне стыдно. А вот на Билли Эллиота ходил и хочу еще раз.
Дальше немного фоточек из окна автобуса. Серость, нарциссы и голова лошади.
И цветущие деревья на Оксфорд-стрит.
Выхожу из автобуса, фотографирую очередную стройку, граффити и странные деревья.
Библиотека возвышается и как бы притягивает к себе силой знаний, но мне туда не надо.
Мне под цветущее дерево. Мне вот туда, в мой университет.
Захожу в студенческое кафе за чаем. Сегодня вообще-то выходной и Пасха, так что вокруг пустота и тишина.
Говорю же, пустота и тишина.
Забиваю любимый компьютер у стены и начинаю усиленно учиться. Ладно, часть времени прокрастинирую и упарываюсь. Но все равно учусь.
Дофига усиленно. Вся боль этого мира отражается в этих глазах.
Опускаюсь до селфи в туалете. Ниже падать уже некуда.
Это окно как бы говорит нам: "Где-то там солнце и свобода, НО ТИШИНА ДОЛЖНА БЫТЬ В БИБЛИОТЕКЕ". Вспоминаю серию Доктора. Сбегаю.
Делаю таймчек и понимаю, что на этом все. Я устал, я мухожук и вообще-то жрать хочется.
Выхожу на улицу и фотографирую то, что давно уже хотелось сфотографировать.
Песенка про короля Чарли, который "так умел танцевать, что дракон не смог перед ним устоять" делает мне хорошо. Ну, допустим, не Чарли и не только танцевать
Ну и вообще на улице небо и весна.
Электронное расписание автобусов сегодня показывает какую-то муть, но автобус все равно приходит почти сразу.
От скуки фотографирую штаны и сумку. Вот, кстати, здесь цвет получше.
Не знаю что еще фотографировать. Вот вам пафосный магазин и рикши.
И закат где-то вдалеке.
Иду в магазин и беру всякое полезное и не очень полезное.
А вот те самые автоматы, с которыми боролся Ватсон. У меня получается лучше, чем у него. Зато меня дома не ждет Шерлок - за все приходится платить.
Здравствуй, здравствуй моя комната подростка-гика, выдающая обо мне всю правду прямо с порога!
Впадаю в прострацию за едой, Каслом и вышивкой.
А потом смотрю на часы и понимаю, что пора бы уже на пробежку, если я не хочу делать это совсем уж ночью.
Где-то на этом этапе я немного нехорошо себя чувствую, но решаю пойти все равно, хотя бы прогуляться. И не зря, на улице становится хорошо. Железный Человек как бы говорит: "Соберись, тряпка!"
Спускаюсь по лестнице и пугаюсь искусственного цветка, который временно выставили из кабинета.
Скачиваю себе новую серию зомби-приложения для пробежек. Да, я только недавно начал, поэтому город мой все еще уныл и полуразрушен.
Ну и иду до парка.
Как бы пришел. Честное слово, на самом деле там совсем не так темно.
Ну, погнали. Сегодня прямо какой-то детектив с погонями. Нужно догнать и обезвредить с девушку, украшую с нашей базы компьютеры и важную информацию.
Пробегаю мимо печального ряда велосипедов. За них можно заплатить карточкой и вернуть потом на любую такую же базу, но в выходной ни у кого ездить желания нет.
А вот это невнятно светящееся это, между прочим, не просто так светится. Это Букингемский Дворец.
Бегу мимо военного мемориала.
Все еще бегу, находя по дороге всякие штаны и патроны.
А вот это невнятно светящееся это не фонарь, это луна. И на самом деле она сегодня огромная.
Пробегаю круга три по парку и бреду домой. Мимо крутой стены с колючками и проволокой за которую нельзя.
Вот и надпись висит, что нельзя. Жалко, но прохожу мимо, раз уж такие дела. Майкрофт Холмс меня тоже дома не ждет - вызволять будет некому.
Дома опять впадаю в прострацию.
Выпадаю из нее внезапно ШТА ШТА ШТА КАК УЖЕ ТРИ!?
Впрочем, от "почитать пять минуточек" это меня не останавливает.
В полпятого дочитанная книга разрывает мне сердце и на этой ноте день, наконец, заканчивается.
Спасибо за внимание, поздравляю если дошли до конца, приходите еще.
Не знаю как люди делают этот флешмоб и не страдают при этом от паранойи. Лично мне кажется, что каждый маньяк в Лондоне теперь в курсе где и во сколько я хожу.
У нас с Мартином свой маленький уютный клуб моральных мазохистов мирок, где мы разводим тлен, плаваем в нем, страдаем и радуемся. Думал закрыть, но пусть будет. Если что, то там все плохо, я предупредил.
В голове у него бесконечно гудит пламя. Пожирает все мысли, как настоящий огонь кислород. Так шумят лесные пожары, так горят разграбленные корабли, так рушатся балки у подожженного дома.
Он никогда не был в море, никогда не видел как горит лес. Но иногда все это встает перед его глазами вместе с этим бесконечным, гудящим звуком в голове. Иногда он почти слышит крики. Иногда он почти слышит чей-то голос.
И когда он в самом деле подносит зажигалку к бензиновой дорожке, в самом деле видит как робкое тепло под пальцами превращается в дикого, прекрасного зверя, пожирающего все живое, тогда этот звук затихает. По крайней мере становится логичным. Вот оно - настоящее пламя. Это шумит оно, а в голове его тихо. Совсем ненадолго, но тихо.
Ты как недостающий кусок мозаики. Ты как ответ на вопрос, который я никогда не мог найти. Не приближайся ко мне - рядом с тобой слишком громко, слишком ярко, слишком больно. Пожалуйста, поймай меня. Пожалуйста, будь рядом. Пожалуйста, беги как можно дальше.
В бульварных желтых газетах пишут, что ему помогает сам дьявол. Газеты аккуратной цветной стопкой лежат на его столике, и он листает по одной, с ногами забравшись в кресло. Статьи ужасно его смешат. Разве ему нужна помощь? Скрыться за минуты до приезда полиции очень легко, если знаешь куда идти. Если знаешь, что этом глупом, сером городе-муравейнике всем наплевать на всех. Ты можешь даже выглядеть как угодно - в этом городе слишком много гиков, сумасшедших, и бездомных - все они сливаются в такую же серую массу. Не оставлять улики очень легко - огонь съедает и их.
Он смотрит на город из окна своей квартиры. Серый, дождливый город. Ему бы пошли яркие краски. Огонь смог бы его раскрасить. Этот город должен сгореть.
Записки, знаки оставленные на местах преступлений. Все это он оставляет только для него. Ему плевать на следствие, ему интересно сможет ли он разгадать загадку.
Ты же понимаешь меня, правда? Ты же успеешь понять, куда я приду в следующий раз? Ты почти понимаешь. Жаль только , что ты все еще пытаешься найти в них какую-то схему и логику. В огне нет упорядоченности. Огонь - это самый прекрасный хаос на свете.
Я знаю где ты живешь. Я знаю где ты покупаешь свой кофе и во сколько выходишь из дома. Однажды я даже решился на самом деле поговорить с тобой, дотронуться до тебя. В моей голове так шумело от твоей близости, что я почти сошел с ума, но ты ничего не понял. Я всегда умел притворяться нормальным, знаешь. Наверное я показался интересным собеседником? Мне понравилось говорить с тобой.
Жаль что мне пришлось уйти и я так и не увидел твоего лица, когда ты нашел в кармане ту записку.
***
Год и три месяца. Затянувшаяся игра в кошки-мышки.
Помнишь, как в детстве? Догоняй меня, но помни, что на полу - огненная река. Не помню что бы я играл с кем-то в своем детстве…
Если вовремя не понять, что игра ведет не к логичному финалу, а к пропасти, что ты становишься помешанным, кажется, не меньше преступника, которого ловишь. Если вовремя не остановиться, то можно и в самом деле оказаться на заброшенном складе, привязанным к стулу, вдыхающим тяжелый воздух с бензиновым запахом.
***
У него криво обрезанные пряди волос, словно он сам кромсал их перед зеркалом тупыми ножницами. Самые длинные спадают на плечи, обтянутые черной футболкой. Он нервно прикусывает губу. Он улыбается.
Мартину проще смотреть на все это, чем на зажигалку в его пальцах.
В детективных сериалах где-то в этот момент подъехало бы подкрепление. Где-то в этот момент главный герой-полицейский выпутался бы из наручников и веревок. Но Мартин точно знает - подкрепления не будет, потому что он его не вызывал. И освободиться он уже не успеет.
Линнар подходит и садится к нему на колени. С его одежды капает маслянистым, запах бензина ударяет в нос еще сильнее. Лбом он прижимается ко лбу Мартина. Выдыхает почти ему в губы:
- Спасибо, что пришел. Так хорошо снова найти тебя… Спасибо.
Тихий щелчок зажигалки в тишине звучит почти как выстрел.
Для разнообразия про дружбу. Как я сказал в разговоре с Графи, отношения Барда и Линнара нам представить очень легко - "Да между ними что представлять, все мы хорошо знаем что такое упоротый друг рядом"
О друзьях и Стивенсоне
Линнар подает незнакомцу руку, озабоченно спрашивает: - Ты как? Живой? Тот поднимается с асфальта, с каким-то задумчивым и чуть рассеянным выражением лица потирает ребра и отвечает: - Знаешь, лучше, чем Стивенсон. - Тот который "Остров Сокровищ"? - упоминание великого писателя именно сейчас, в темном, грязном и, как выяснилось, не самом безопасном проулке, почему-то не кажется Линнару странным. - Он самый. У которого был туберкулез, ишиас, ревматизм, отнялась правая рука и речь, и он при этом еще умудрялся писать про приключения. - Диктуя на языке жестов одной рукой? - улыбается Линнар. Костяшки пальцев у него сбиты, он потирает их и по дурацкой привычке проводит языком по ссадинам. Тут же опомнившись снова подает руку, теперь уже для того, что бы представиться. - Линнар, - говорит он сразу второе имя. - Бард, - в тон ему отвечает теперь уже новый знакомый. Ну что же, у них у обоих странные имена. И это здорово.
Позже они сидят в полупустом, оказывается одном на двоих любимом пабе и удивляются, что не встречались здесь раньше. Хозяйки, напротив, ничуть не удивленные их совместным появлением, подают им что-то одинаковое, средней крепости. И вот тогда Бард говорит: - Я же так и не сказал. Спасибо. Я драться не умею, я только бегаю быстро, а тут не успел. Так что это мне жутко повезло, что ты там оказался.
Линнар в ответ молча чокается своим бокалом о бокал Барда. И уже где-то глубоко внутри понимает - это ему самому, кажется, сегодня ужасно повезло.
***
Линнар, конечно, любит музыку. У него есть любимые плейлисты для разного настроения, есть песни под которые хочется танцевать, есть те, которые неотрывно связаны с воспоминаниями и людьми. Но слушать то, как поет Бард - это совсем другое. Это как смотреть в калейдоскоп, где вместо цветных стеклышек сталкиваются друг с другом миры. Как выглянуть в окно и увидеть, что там развернулась новая вселенная. Иногда ему даже не обязательно петь. Иногда Линнару кажется, что даже на кухне, нарезая в салат огурцы, Бард одновременно находится здесь и словно бы не совсем здесь. И если смотреть на него чуть подольше, то можно и самому внезапно вспомнить что-то далекое и давно забытое. Это немного пугает. Где-то в глубине сознания Линнара сидит мысль, что некоторые вещи вспоминать не стоит. Но потом перед ним опять стоит просто его друг Бард, с которым одинаково хорошо и молча просидеть всю ночь спина к спине, и вести философские беседы до рассвета. И они смеются, запивая салат вином.
Иногда они не расстаются по несколько дней - теплыми ночами уезжают далеко за город на мотоцикле и спят в спальниках посреди поля. Или сидят дома у Линнара и сутками играют в какую-нибудь старую компьютерную игру, прерываясь только на то, чтобы нарезать стопку бутербродов. Иногда Бард пропадает на несколько недель и Линнар волнуется, но все же почти уверен, что Бард вскоре вернется, еще более худой, чем прежде, с почти лихорадочно горящим взглядом, но с новыми стихами.
А самое главное, Линнар точно знает - когда будет по-настоящему нужно, они найдут друг друга. В любую саму глухую и темную минуту они оба обязательно окажутся рядом и можно будет положить руку на плечо, молча протянуть второй бокал и в ответ на вопрос сказать или услышать: "Я, однозначно, все еще лучше, чем Стивенсон. Так что все хорошо".
***
Линнар привык спасать Барда, когда вдохновение приходит к нему внезапно. Он быстро понял, что такое с другом может произойти где угодно. Тот просто отключается от внешнего мира, утыкается в телефон, в блокнот, в салфетку - куда угодно. И вот тогда его нужно выдергивать из-под колес автомобилей, из лужи или из-под падающего из окна пианино. Или вовремя подсовывать еду, если процесс затянулся.
Бард спасает Линнара, когда вдохновение у того отказывает начисто. В своей работе Линнар не любит только две вещи - бюрократию и вести лекции на военных сборах. На его беду последнее у него получается на редкость хорошо, возможно, потому, что это не так уж сложно рассказывать о том, что любишь и в чем разбираешься. Но процесс подготовки доводит Линнара до бессильного бешенства. Он страдает, переписывает текст по сто раз, рычит и плюется на окружающих, клянется, что угонит самолет, улетит в Болгарию и начнет там разводить джунгарских хомяков и скотч-терьеров, отлавливает окружающих обратно и пытается зачитывать им избранные отрывки.
Потом он приходит к Барду. И читает лекцию ему, упуская только то, что не предполагается рассказывать посторонним. И в конце вздыхает: - Это было скучно, да? Не представляю как можно теоретически рассказывать про что-то, что ты просто делаешь, потому что не можешь не делать. - Нет, - очень серьезно говорит Бард, - это было очень красиво.
***
- Это Доктор, - однажды говорит Бард, - подводя Линнара к человеку в черном и представляя их друг другу. Они пожимают руки. С тех пор в сознании Линнара образ Барда дополняется еще одним маленьким кусочком - то, как меняется лицо друга, когда под тусклым, оранжевым светом абажура он тихо переговаривается с Доктором, и на лица их падает тень от гигантского фикуса. Когда в паб входит очередной посетитель, листья фикуса легко качаются, тени пляшут и кажется, что двое сидят в отблесках костра или камина, какие были когда-то в придорожных тавернах.
- А это Мартин, - спустя несколько лет говорит Линнар, заходя в паб уже не один. Бард улыбается и, кажется, тоже все понимает.
***
Человеку нужны какие-то определенные точки в пространстве. То, на что можно опереться. То, в чем можно быть уверенным до конца, даже если не знаешь где проснешься на следующей неделе во вторник.
Когда-то давно Линнар точно знал только одно - ему всегда будут рады в родительском доме. Потом точек стало больше. Они появляются почти внезапно - фотографией в кабине самолета, еще одним домом, где всегда будут ждать. Еще позже – ладошкой сына в руке и ощущением, что теперь никогда уже не будешь принадлежать себе полностью.
И еще одна, в которой Линнар уверен точно: когда-нибудь ему будет лет восемьдесят, он возьмет новомодный голограммный телефон и, ругаясь на неудобные кнопки, наберет знакомый номер. Бард, возможно, будет жить где-нибудь в Марокко. Или на Аляске. А, быть может, на соседней улице. Или их обоих занесет в какое-нибудь еще более странное место. Но это не так важно. Главное, что в трубке можно будет услышать знакомый голос: "Правая рука, конечно, барахлит, но Стивенсон прорвался, прорвемся и мы."
Ты приходишь в библиотеку и планируешь делать учебу, когда к тебе приходит вдохновение: "Правильно, учись, получай новые знания! Погугли чем болел Стивенсон! Вспомни кто был союзником Америки в войне за независимость! Прочитай когда появились первые леденцы!"
В остальном, мне не хочется писать какой я нервный баклан. Хочется про что-нибудь хорошее, правда. Например о том, что я начал бегать по вечерам в Грин Парке. И с приложением Zombies, Run! это двойное удовольствие. Собственный плейлист разбавляется радиорепортажами из города захваченного зомби. Беги! Спасай людей! Собирай предметы! Зомби уже дышат тебе в спину! Очень мотивирует. И вообще не удивлюсь, если у этого приложения есть какой-нибудь фандом. Там как минимум один слэшный пейринг в каноне, и это я еще только начал.
Ну или вот на волосы я теперь полосат. Из-за того, что уже человека три мне сказали: "Как красиво! Но как же ты решилась?" нахожусь в недоумении. Мой чудо-парикмахер выкрасил мне голову чем-то таинственным и теперь некоторые люди видят там чистый изумрудный вместо красных прядей? Окружающим я кажусь настолько скучной, что красный это прям ТЫДЫЩ? В любом случае как бы вот так.
В остальном все по-прежнему. Упорот, учусь, вышиваю, пытаюсь помнить о том, что: "my home's not just a place, my home has got a face" и где-то высоко есть "mostly void partially stars".
Эх, раз, еще раз и еще много-много раз МЫ УПОРЕМСЯ НАЧИСТО, РАЗМНОЖИМ РЕАЛЬНОСТИ И СОЗДАДИМ ТЛЕН И БУДЕТ НАМ ХОРОШО. Как оказалось ритуал ведьм сработал немного печальнее, чем мы думали и все пошло хорошо далеко не сразу.
Нечаянно написалось. Те же лица, опять другие декорации. Бытовые факты не отличаются историчностью.
***
Счастье мое или мое проклятие? Сколько еще мне искать тебя на суше и в море во всех временах?
1779 год
Когда Линнар на мгновение прикрывает глаза, перед ним проносится не вся жизнь, а только бесконечные, летние дни детства. И он видит деревянную веранду, развевающиеся под теплым ветром занавески и чашку с молоком в собственных ладонях.
"Ну уж нет, мистер, доешьте свой завтрак! А потом я, быть может, расскажу вам одну хорошую новость".
Он проглатывает хлеб и выпивает молоко самыми большими, насколько только способен глотками для того что бы наконец услышать:
"Прошлой ночью к дому Уайтов подъехала повозка и, вероятно, ваш друг в этом году все-таки приехал навестить свою тетку. И, ради Бога, не кричите как дикарь!"
Но девятилетнему Джейме хочется кричать и прыгать от радости, и ноги сами несут его вперед быстрее ветра, потому что Джордж приехал и теперь у них будет целое лето, а быть может и того больше. Каждый летний день - маленькая теплая бесконечность. Целое лето - почти как целая жизнь. Жизнь в которой можно вдвоем ловить кузнечиков, выстраивать ряды оловянных солдат на деревянном полу и разносить их из пушек, читать книги и играть в солдат и индейцев. Индеец всегда Джейме, потому что только у него получается так великолепно издавать совершенно настоящий боевой индейский клич. Джордж кричать вообще не слишком любит, зато деревянное ружье идет ему больше.
Летние дни прозрачные и сладкие как леденцы из жженого сахара. Когда они заканчиваются, вовсе не так быстро, как леденцы, можно вспоминать их еще долго. И после каждого расставания все-таки ждать новой встречи.
Потом он вспоминает день, в который видел Джорджа в последний раз, перед тем как они расстались надолго. Они уже не были детьми, но это все еще было их лето, последний солнечный день вместе. И они встречали его на деревянных мостках у озера, только вдвоем. И развалившись на теплом дереве, Джейме смотрел, как Джордж прыгает в воду, как солнце блестит в его волосах, на влажной коже, отражается в фонтане поднятых брызг.
А потом был внезапный разговор о будущем и внезапная горячность Джорджа, с которой он говорил о том, как будет служить Британской Короне. И что-то о великой Империи, над которой никогда не заходит солнце, но это Джейме уже не дослушал, потому что вероломно столкнул Джорджа вместе с собой прямо с мостков. И кричащим клубком они упали воду, снова поднимая в воздух тысячи брызг.
Только потом, в самом конце вспоминается Линнару уже не связанное с детством. То как он впервые понял - он пойдет сражаться за то, что бы его страна стала свободной, за справедливые налоги, за свержение тирании, за равенство. Как из уст уста передавалось между такими же горячо верящими в истину, за которую они сражаются: "Три миллиона людей, вооруженных в святое дело свободы, и в такой стране в которой мы живем, непобедимы никакой силой, которую враг может направить против нас.". Как сам он впервые взял в руки почти новую винтовку. "Дайте мне свободу или дайте мне смерть!"
Он открывает глаза и видит дуло винтовки, направленное на него. Но смотрит выше, прямо в глаза Мартина. Они такие же голубые, как и в тот день у озера. Где-то в памяти Линнара они вдвоем, обнявшись, снова прыгают в воду.
Вместо всплеска воды звучит выстрел.
Я закрываю глаза и падаю в новый мир, где я снова, как горе-рыбак ловлю свое счастье, и оно ускользает из рук.
Простите за закрытые записи последнее время. Там, в основном, если не порно, то какие-нибудь любовные слияния в экстазе. Или творческие муки. Или я просто рассыпал конфетти и мармеладных мишек, лежу в них лицом и кончаюсь как личность. Или еще что-нибудь такое.
А на самом деле у меня тут экзамены, шоколадный кекс в кружке (чудо за пять минут!), мясные шарики (вкуснее чем магазинные!), найденный кефир (КЕФИР КЕФИР Я ЗНАЮ ГДЕ КУПИТЬ КЕФИР) и розовый лак на ногтях, на который я смотрю и никак не могу понять, кажется ли он мне милым или отвратительным. А еще тут все еще холодно, но уже розовым цветут деревья без листьев. Такие дела.
В подарок для Тони и Чуда. Спасибо. И простите, если я что-то изобразил не так, как должно быть на самом деле.
"Не все миры устроены одинаково. Есть те, где магией дышит все живущее в нем, миры, где каждая песчинка, каждый дорожный камень будет магией пульсировать у тебя в ладонях. Есть миры, где магии нет совсем. Есть миры, где магия тает со временем, убегает, словно вода из сита, и когда-нибудь ее не станет. Есть миры, где ты не будешь больше драконом."
И в лиловом кипящем самуме Мне дано серебром истечь: Я принес себя в жертву себе самому, Чтобы только тебя изречь.
Радость моя, подставь ладонь, Можешь другой оттолкнуть меня. Радость моя, вот тебе огонь, Я тебя возлюбил более огня.
***
Хэй, заходите в паб The MUSHroom!
Знаете, тот самый, с вывеской и светящимся грибом? И не смотрите, что находится он в трущобных закоулках, найти его не сложнее, чем бар старого Сэнди на тридцать седьмой авеню, но у старика Сэнди вы помрете, если не со скуки, так от плохого пива, а в The MUSHroom вам точно это не грозит. Говорят, там вообще не грозит никому и ничего. Если уж собрался идти в паб, то по дороге не пристанут к тебе ни карманники, ни местная шпана, не свалится на голову кирпич и не подвернется под ноги кожура. А если уж идешь от туда и животе у тебя приятно плещется выпитое, а в голове кружат черти, то точно не свалишься с лестницы, не провалишься в канализацию и не уснешь на рельсовых путях - доберешься до дома в целости. Так говорят. И ни разу еще дорога до паба и обратно никого не подводила.
Заходите The MUSHroom, тут любят и привечают всех неприкаянных, на голову ушибленных, чудных, не от мира сего и просто тех, кому хочется веселой компании. И даже не думай, что не впишешься! Смотри, вон там, за неизменным местом под старым тусклым абажуром, у разлапистого зеленого фикуса часто сидит нелюдимый человек в черном. Говорят, что фикус тот плотоядный, потому что как бы иначе он питался в такой темноте, но это болтают зря. Просто место под старым абажуром никто старается не занимать. Кроме барда, который приходит, что бы дождаться человека в черном и вести с ним беседу мягким полушепотом, и читать стихи, и изредка соприкасаться кончиками пальцев над деревом стола. А у барной стойки, смотри, сидит девушка и в карманах у нее есть осколки древних амфор, сустав динозавра, окаменелые водоросли и карточка банка, со счета в котором она могла бы купить и этот паб и все дома на соседней улице, но сустав динозавра ей гораздо дороже. За соседнем столиком пишет свои безумные истории журналист, которого опять никто не воспримет всерьез, хотя пишет он чистую правду. А вот того парня со скрипичным футляром лучше даже не проси достать инструмент и сыграть. Он посмотрит на тебя своим взглядом, будто через прицел, и сразу станет понятно, что скрипки в футляре нет. Так что, даже не думай, что не впишешься в компанию, потому что нет в нашем городе места, где собиралось бы больше странного народа и где не чувствовал бы себя каждый как дома.
И не удивительно, стоит посмотреть на хозяек. Вон они - смеются, кружат в своих юбках или кожаных штанах или в чем угодно, в чем захочется им быть сегодня. Звенят браслеты, сверкают серьги и пирсинг, распускаются нарисованные перья, цветы и птицы на на плечах и руках. Мешают хозяйки в гигантском прозрачном графине что-то фиолетовое, почти цитрусовое и спиртовое, выставляют на стол за счет заведения, обещают, что все, кто хочет сегодня побывать в космосе и вернуться обратно просто должны выпить залпом целый бокал.
Кто-то говорит, что они появились ниоткуда. Кто-то говорит: они приехали из Индии или Греции или Испании или диких лесов Амазонки. Кто-то говорит: они сбегали из психбольницы или тюрьмы или преподавательской кафедры университета. Кто-то говорит: они живут в этом мире намного дольше, чем ты можешь себе представить...
* * *
Дракон неподвижно сидит на берегу и время вокруг него становится вязким, как мед и горьким, как морская вода. Дракону кажется, что каждая клеточка его тела хочет превратиться в камень, но вот он поднимает руку, и она все еще гнется. Пальцами проводит по лицу, и щеки все еще мокрые, кожа все еще мягкая, и капли не оставляют на ней бороздок.
Все они врали. Его великие, всесильные предки, с их вросшим в чешую золотом, их могучими крыльями, их вековой мудростью врали. Как бы ни хотелось ему перестать быть в этом времени и в этой жизни, как бы ни хотелось спокойно уснуть, никогда дракону не превратиться в камень от одного только желания. Потому что вот он сидит неподвижно, кажется, уже много дней и все еще невыносимо жив.
На рассвете двумя бубенцами раздается за его спиной смех, разрубая все вязкое и тягучее дракона окружающее.
- Смотри-ка, сестрица, - смеется первая ведьма, - маленький глупый дракон. Опять забыл про свои крылья и зубы. Наверное, хочет опять поиграть со временем и завязать его в десяток узлов.
Фиолетовые ленты в их руках, вьются по ногам легкие юбки, звенят колокольчики, пока они пляшут вокруг него и смеются.
- Здравствуй, братец-грибочек, - говорит вторая, наклоняясь к самому его уху.
- Давно мы тебя не видели, - первая уже успевает вплести дракону в волосы ленту,- смотри, Сыроежка, наш дракончик стал совсем взрослым.
- И это ему совсем не помогло стать умнее, - вторая ведьма с улыбкой качает головой и пальцем проводит по щеке дракона, отскакивает, смеется, взмахивает юбкой.
- Ты просишь то, чего на самом деле не хочешь. А то, чего хочешь, не просишь совсем.
Дракон трясет головой, потому что все это: яркое, звенящее, смеющееся и оставляющее за собой странный запах травы и дыма кажется ему абсолютно чужим в его собственной реальности.
- Я вас не звал, - наконец говорит он, отворачиваясь.
- А вот и нет, а вот и нет! - смеются сестры хором, - Просто в тебе сейчас слишком больно все скручено, натянуто и перетянуто. Вот ты и забыл, что хотел нас позвать. Поэтому мы пришли сами, что бы ты пришел к нам. Приходи, дракон, задавай свой вопрос, - и они чмокают его в обе щеки, заливаются опять смехом и уходят, кажется, растворяясь в рассветном тумане. Вокруг опять тихо, только в ушах у дракона все еще колокольцами звучит смех.
Он приходит к ним на следующий день. И, сидя на полу в шатре, удивляется - ему внезапно кажется, что ни дня не прошло с тех пор, как он был здесь в последний раз. С того дня, когда в обмен на золотой цветок ведьмы помогли ему вспомнить, что он дракон. Но прошло много лет. И далеко не все из компании, собравшейся тогда под шелковыми навесами шатра сейчас живы. Дракон резко сминает в пальцах пучок сухой травы и смотрит на ведьм. Они молча ждут пока он заговорит. И по их легким улыбкам сфинксов дракон понимает - они заранее знает все, что он скажет. И все же начинает говорить первым:
- Я знаю, что этот мир больше, чем можно увидеть и почувствовать. Я знаю, что есть прошлое и есть будущее и они как прямая нить, что можно завязать узлом. Я знаю, что мир на самом деле это клубок ниток - сотни реальностей, сотни пересечений. И я знаю, что вы можете прокатить клубок по ладоням, распутать и спутать снова, знаю, что вы можете впрясть туда новые нити. Пожалуйста, - дракон сглатывает, - пожалуйста, в любой из реальностей дайте ему родиться снова, дайте мне найти его.
Дракон снова поднимает глаза на ведьм. Они все так же улыбаются и дракону кажется, что в шатре становится прохладней от свежего ветра, приносящего странные запахи трав и пряностей.
- А что ты готов отдать взамен? - склоняет голову к плечу первая ведьма.
- Все что угодно, - поспешно говорит дракон, - я отдам вам все, что вы захотите, если вы сможете это сделать.
Они смеются и вторая ведьма, протянув тонкую ладонь, касается носа дракона.
- Глупый, - все еще смеется первая, - нам ничего от тебя не нужно. Но мир требователен, он уже подарил тебе один подарок, не взяв ничего взамен. Но теперь ты хочешь больше, ты хочешь перекроить этот мир, изменить, и за это он захочет взять что-нибудь в оплату.
- Знаешь, - продолжает вторая ведьма, и рыжие ее локоны сверкают ярче в отсветах свечей, - не все миры устроены одинаково. Есть те, где магией дышит все живущее в нем, миры, где каждая песчинка, каждый дорожный камень будет магией пульсировать у тебя в ладонях. Есть миры, где магии нет совсем. Есть миры, где магия тает со временем, убегает, словно вода из сита, и когда-нибудь ее не станет. Есть миры, где ты не будешь больше драконом. Если твой рыцарь снова родится в одном из таких миров, согласен ты будешь искать его там?
- Да, - отвечает дракон, не задумываясь, потому что раздумывать ему не о чем, - да, я согласен.
* * *
Спи, маленький, глупый дракон, так легко расстающийся с своими крыльями. Спи, пока мимо бегут века, сплетаются реальности. Спи пока мы поем тебе песню, спи пока горит свеча и дымятся сожженные травы. Спи, пока дым летит туда, где ты проснешься снова. Спи спокойно, потому что небо найдет тебя - оно всегда находит тех, кто принадлежит ему. Спи спокойно, потому что и ты найдешь того, кого любишь.
* * *
Если в пабе The MUSHroom слышится с улицы шум колес мотоцикла, а после смех и переговоры со всеми, кто стоит снаружи и курит - значит скоро на пороге появится рыжий летчик. Чаще всего он здоровается со всеми, поднимает и кружит в воздухе хозяек по очереди, целует их в щеки. И дает пять барду за столиком, обнимая. И пожимает руку человеку в черном.
И только иногда, очень редко, летчик заходит хмурый и сразу идет к стойке и просит смешать ему что-нибудь крепкое, а лучше даже не смешивать, сразу выставлять стопками.Тогда одна из сестер качает головой и прежде чем налить что-нибудь, протягивает руку ладонью вверх. Летчик послушно кладет в ладонь ключи от мотоцикла.
В такие дни летчик сидит в пабе до самого конца. Расходятся посетители, каждый в свою особую жизнь за дверями паба. Шепотом переговорив о чем-то с бардом, уходит человек в черном. Только бард какое-то время сидит с летчиком, и они что-то горячо и увлеченно обсуждают, жестикулируя и рисуя что-то в блокноте певца. Но разговоры со временем становятся тише, летчик еще угрюмее, а бард, наконец, засыпает прямо на стуле, обнимая гитару. Летчик, уронив голову на руки, задумчиво смотрит, как долго вибрирует его телефон, ползет по столу - раз, другой, третий, а после перестает. Летчик тыкает телефон пальцем, но не включает экран. Допивает остатки в бокале, снова роняет голову на руки.
Хозяйки ходят между столами, протирают их, собирают бокалы. Ходят они теперь тихо и если переговариваются друг с другом, то словно бы молча - прикосновениями и мыслями. И они точно знают, что еще немного и в пабе откроется дверь, что бы впустить последнего посетителя. И она открывается.
- Да правда что, - говорит Мартин, подходя к Линнару, - просто впечатляющий способ решать проблемы в отношениях. Линнар, не поднимая головы со стола, поднимает в воздух руку со средним пальцем. Мартин хмыкает.
Сестры - одна сидит на барной стойке, поджав ноги под широкой юбкой, вторая на высоком стуле, положив голову ей на колени, - улыбаются улыбками сфинксов. Потому что сколько бы не длилась сейчас словесная перепалка полушепотом, эти двое уйдет домой вместе. Потому что однажды клубок из нитей-реальностей повернулся в ладонях и свернулся так, как был должен. Потому что все хорошо.
Я их посмотрел. Меня не хотели пускать без паспорта, но съездил за ним домой и приехал назад. Даже не спрашивайте почему я был так упорен ради пресловутых "50 оттенков", мне втемяшилось в голову, что я должен их посмотреть.
Взяла билеты на первый ряд. Кассир предупредил меня, что это первый ряд. "Я знаю" - ответила я. "Я просто хочу сидеть одна". Уж не знаю что он там обо мне подумал, но я просто никого не хотела раздражать своим кашлем.
Оно местами оказалось лучше, чем я ожидал, а местами сильно хуже. Ну, то есть, там, во-первых хороший саундтрек. Во-вторых, есть красивые и местами даже, что уж там, кинкающие, кадры. Ну, то есть независимо от содержания, все эти запонки, танцы она-босиком-он-в-ботинках, галстук, белая птица-самолет в небе - это просто красиво. Что бы не биться постоянно о кресло затылком я вдавливалась в кресло и мысленно повторяла: "я пятнадцатилетняя девочка, все хорошо". Потому что если бы мне было пятнадцать, мне бы, наверное, понравилось. Потому что в пятнадцать еще можно было думать, что какой-нибудь миллионер полюбит тебя только за то, что ты очаровательно падаешь на его пороге и прикусываешь губу. И в пятнадцать все эти галстуки на запястьях уже могут кинкать, но вот осознание ВОТ ТАК МЛЯТЬ НЕ ДЕЛАЮТ НЕ НАДО ТАК еще не всегда приходит.
Ужасно умилило противопоставление нормальных и ненормальных людей. "Но мы же будет ходить в парк или в кино или вот только этим и будем заниматься?". Ну охренеть. "Доктор, мы с моим бойфрендом ходили гулять в парк и смотреть кино, но потом у нас появился флоггер и все. Теперь мы сидим дома и смотрим флоггер.".
И все было бы не так плохо, если бы в последней сцене типо-с-поркой я не увидел четко сцену изнасилования. Не поймите меня неправильно, я вообще-то ничего не имею против постановочных сцен изнасилования, я иногда даже за. И вот тут все поняли неправильно, но пофиг. Я просто не люблю, когда их выдают за БДСМ.
Не могу поверить что я посвятил этому фильму целый пост.
Весна в Лондон... нет, еще не пришла. Но я чувствую это воде, чувствую это в земле но солнце светит уже по-весеннему - каждый раз удивляюсь, что приход весны можно чувствовать даже без луж и запаха талого снега. И я бегу под этим солнцем по сухому асфальту, потому что ужасно опаздываю к преподавателю, и все-таки успеваю одной рукой отправить две гей-порно-гифки. Упоролись Весна.
Кидаешь и думаешь: "только бы не послать нечаянно кому-нибудь другому". А потом смотришь на список последних контактов в списке чатиков и понимаешь, что вообще-то все из них отреагируют нормально. Ну, для кого-то конечно будет внезапность посреди нормального разговора, но в общем и целом никто не удивится. И вот... не то что бы я измерял теплоту, дружбу и вообще хоть что-то в порно-гифках... Но осознание делает мне хорошо.
Иногда можно забыть дома наушники и тогда мир вокруг становится болезненно шумным. А иногда можно не надевать их специально и понять, какой мир вокруг бывает тихий и шуршащий.
В эту субботу ходил гулять на кладбище, снимал крипи-фотографии. Фотографии крипи только если не знать, что на самом деле вокруг люди гуляют с колясками, выгуливают детей с самокатами и собак с мячиками и совершают послеобеденные пробежки.
После кладбища бодро направился в кино и смотрел, как Клин Ферт в шикарном костюме шикарно убивает людей. Это так ужасно, что охренительно прекрасно. Честно, в больший восторг привело, чем последний Хоббит. Пойду еще, наверное.
UPD:Просто поднял текст, потому что, чего он одиноко висит закрытый. Пусть висит открытый. х)
Печальная история о том, как я сел писать на ФБ, а написал внезапно совсем другое. Я безнадежен.
Линнар/Мартин, современность. Кажется, PG, нецензурное слово - 1 шт.Линнара всегда слышно заранее - топают тяжелые ботинки, звенят брелки и стучат о шлем, подвешенный на рюкзак. Он врывается в приемную Мартина, лучезарно улыбается Эмме, ставит ей на стол стаканчик кофе и вместо приветствия радостно объявляет:
- Мокко, двойная карамель, корица и взбитые сливки сверху!
Эмма приподнимает брови.
- Ты перепутал, твой парень сидит в кабинете напротив, а я не заинтересована. Или сразу говори, что тебе нужно.
- Мартин не пьет кофе из Старбакса и ты это знаешь. А это просто жест доброй воли, потому что ты женщина мечты, - смотрит он честными и смеющимися глазами, - и вложение на будущее, на случай когда мне действительно что-то понадобится. Но если что, то я его заберу, - он подхватывает он со стола стакан.
- Наглец, - смеется Эмма, - иди уже куда шел. И отдай мне мой мокко!
* * *
В кабинете Мартин поднимает глаза от компьютера и недоуменно смотрит на Линнара.
- Интересно, что ты здесь делаешь в середине рабочего дня.
- Уже два часа как официально в отпуске, - объявляет Линнар и плюхается в кожаное кресло, свешивая ноги с подлокотника, - посмотри на меня, именно так выглядит простое человеческое счастье!
- Посмотрим, - Мартин кидает взгляд на наручные часы, - где-то через сорок восемь часов ты станешь сомневаться так ли уж ты хотел в этот отпуск, через шестьдесят девять заявишься к себе на работу и будешь упрашивать механика разрешить помочь ему с техобслуживанием самолета. Когда тебя от туда, наконец, прогонят, ты станешь названивать Барду и вы вдвоем пропадете куда-то еще на следующие тридцать часов, потому что от тоски ты напьешься и не сможешь вывезти мотоцикл из тех дебрей, куда ты вас завезешь.
Линнар издает неопределенный фыркающий звук.
- Я слышу это от человека, который берет с собой ноутбук на пляж. Для работы.
Мартин пожимает плечами и возвращается взглядом к компьютеру.
- Раз уж ты пришел и в ближайшее время, видимо, от сюда не уйдешь, то, будь добр, просто сиди тихо.
- Без проблем, - Линнар головой откидывается на подлокотник и действительно замирает, прикрыв глаза, как ящерица на солнце. Солнце светит сквозь приоткрытые жалюзи, полосками ложится на кресло и на самого Линнара. И это солнечное тепло на лице, запах нагретой кожи от кресла, стук клавиш от компьютера Мартина, шелест бумаг, чьи-то каблуки где-то далеко по коридору - все сливается в одно теплое и спокойное, как озерная вода в летний день, лежи в ней и думай счастливые и легкие мысли.
Через какое-то время Линнар все же приоткрывает один глаз и смотрит на Мартина. По гладкому озеру мыслей, как от всплеска рукой, проходит рябь. Потому что Мартин на него не смотрит, он перебирает бумаги, отмечает что-то ручкой и снова печатает. И, задумавшись, трет уставшее запястье под белым манжетом рубашки. И тогда Линнар вспоминает, как пуговицу за пуговицей можно расстегивать эти манжеты, оголяя кожу. Как губами можно прикоснуться к тому месту, где видны на ней голубые линии вен. Как пальцами можно сжать запястья, заводя их за спину... Мартин, внимательно глядя в экран, пальцем проводит по шее, чуть выше воротника и узла галстука. Линнар, окончательно сдавшись собственным мыслям, думает об альтернативных способах применения этого галстука. И о том, что под серым доспехом дорогого пиджака, под белой тканью рубашки все еще должен быть виден след от его укуса на плече. И еще один где-то на загривке, там где начинается линия позвоночника. Этот Линнар точно видел еще утром, пока Мартин, стоя спиной к кровати, надевал брюки.
- Черт, - едва слышно шипит Линнар, затылком стучит о мягкий подлокотник, потому что развитое образное мышление и мысли об укусах и галстуках в сочетании выдают ожидаемый, но не совсем желаемый сейчас результат.
Он лежит еще с минуту, но солнце теперь неприятно светит в глаза, к тому же нога, кажется, затекла и приходится все-таки встать, что бы ее размять. Ногу он разминает прямо до кресла Мартина. Подбородком упирается ему в макушку и чувствует, как Мартин вздыхает. И в этом вздохе все самые выразительные оттенки фразы: "ну я же просил". Просил он, кстати, молчать. Линнар и молчит. Молча пальцем подцепляет воротник рубашки, пытаясь разглядеть остался ли все-таки след или нет. Мартин передергивает плечом. Взгляд его Линнар сейчас может угадать, даже не видя глаз - смесь недовольства, раздражения и где-то на самом дне, пока еще очень глубоко, то, что Линнару на самом деле хотелось бы там видеть.
Будут благословенны большие, крутящиеся кресла на колесиках, их можно развернуть к себе и там всегда есть место, чтобы поставить колено между ног сидящего.
- Я работаю, - холодно говорит Мартин, пытаясь и вернуться на место и спихнуть колено Линнара.
- Я вижу, - нагло замечает тот, - а я мешаю тебе работать. Можно придумать еще какие-нибудь очевидные замечания: твой ноутбук гудит, кондиционер гоняет воздух, Эмма за стеной пьет кофе, трижды девять - двадцать семь, я хочу тебя трахнуть.
- Сочувствую, - отвечает Мартин и выглядит очень невозмутимым, - убери ногу.
Ногу он убирает, зато стягивает с себя майку. Это не очень честный прием, потому что он точно знает - взгляд Мартина все равно пробежится и все-таки задержится на груди Линнара, где распускает заходящие на плечо крылья дракон. И еще он знает, что сегодня нечестный прием действительно может подействовать. Чаще всего все-таки проще уйти и дождаться более подходящего момента, но сегодня все почему-то по-другому, и Линнар это чувствует. Он возвращает ногу на кресло, тянет Мартина за узел галстука, ослабляя. Мартин смотрит долгим взглядом и, наконец, выдыхает.
- Ноутбук и документы. Переставь на тумбочку рядом. Если ты в порыве страсти уподобишься некоторым персонажам некоторых игр и просто скинешь все со стола, в мире, возможно, станет на одного летчика меньше.
И на ближайшее время это последняя длинная фраза на которую его хватает.
Все что вы хотели знать о подростках - бывших драконах и боялись спросить. Обсценная лексика, неумные подростки, травка и намеки на подростковый секс в наличии
When we were young When we adored the fabulous When we were young We were the foolish fearless
Линнар пожимает плечами, скидывает с плеча рюкзак и кидает его Майку:
- Держи тогда, - и отходит от провала, примеряясь.
- Лин, ты охре... - последние слоги уже летят в спину разбегающемуся Линнару. На долю секунды в лицо бьет воздух, внизу проносится пустота. В следующее мгновение подошвы кроссовок почти соскальзывают с противоположного края площадки. Линнар раскачивается, почти теряет равновесие, но все-таки заваливается вперед, падая набок в бетонную крошку. Громко бухает сердце, стучит в ушах, по мышцам пробегает дрожь. И именно в этот момент, лежа на спине и смеясь, Линнар испытывает чувство острого и короткого счастья.
Ругательства Майка с противоположной стороны стихают. Ровно до того момента, пока он не появляется снова, на этот раз в лестничном проеме и с размаху не кидает рюкзак Линнара в него самого.
- Ты псих гребаный! Без мозгов совсем! Тех, которые мне чуть нахуй отскребать не пришлось!
Линнар опять смеется и изворачиваясь, делает подсечку, заваливая Майка на себя. И они катятся по бетонному полу, почти что чудом в противоположную от провала сторону, до тех пор, пока Линнар не оказывается сверху, удерживая Майка в захвате.
- Бля, ну хоть не ерзай, - мычит, наконец, Майк после короткой попытки освободиться - у меня же встанет сейчас. Линнар весьма красноречиво ерзает еще больше.
Позже они лежат на крыше, вытянувшись на солнце, и передают друг другу скрученный джойнт, на двоих затягиваясь сладковатым дымом. Линнар лениво дотягивается до рюкзака и выуживает из кармана помятую книгу в мягкой обложке. Не выпуская сигарету из зубов, ищет нужную страницу, пока Майк не выдергивает джойнт у него изо рта.
- Что читаешь-то? Пьюзо? - затягиваясь, заглядывает он в книгу.
- Керуака, - коротко отвечает Линнар.
- Что еще за хрен? - фыркает Майк, еще больше обдавая Линнара дымом и пальцами путаясь в его длинных волосах.
- В штанах у тебя хрен! Вроде был, полчаса назад. А это крутой писатель. Слушай, - он забирает у Майка сигарету и затягивается, прежде чем пролистать страницы почти на начало и процитировать:
- "Я люблю сумасшедших, таких, которые бешено хотят жить, бешено хотят говорить, бешено хотят спастись, которые хотят иметь все сразу, которые никогда не зевают и никогда не говорят банальностей, а всегда горят, горят, горят...»
Дочитав, Линнар бросает книгу в сторону, потягивается. Майк рядом молчит пару секунд прежде чем засмеяться.
- Что я раньше про него не слышал-то. Мы же с этим... Кераком родные души! Психи ему, бля, нравятся, ага.
Линнар смеется в ответ, тыкает Майка локтем в ребра, но смотрит не на него, а в не небо.
Голубое поле раскинулось над ним и в него хочется падать. Хочется снова испытать что-то, что бы сердце стучало где-то под горлом. Хочется жить. Хочется чувствовать эту жизнь как-то по-особенному остро. Хочется что бы внутри взрывалось и горело этой жизнью... Ну и еще, чтобы запах из волос все-таки выветрился к моменту возвращения домой.