"Издалека доносился шум Пиккадилли, а совсем вблизи грохотали носившиеся туда-сюда дрожки. И на меня вдруг разом навалился ужас перед этим городом, и тоска по дому напала на меня, как дикий зверь, который только и ждал этого момента. Лондон был отвратителен, коварен, жесток, безжалостен – но прежде всего: всесилен. Быть может, это вообще свойственно всем большим городам, но к жизни отдельного человека Лондон был, во всяком случае, равнодушен, как и сама Природа. Через час мне нужно было выходить, так как в моей гостинице не подавали ужина. И уже одна мысль об этом представлялась мне безумным, опасным для жизни риском. И я уже почти отказался от еды – дабы лучше умереть от голода, чем спуститься в Преисподнюю этого города, где безымянный чужак, казалось, был обречен быть растоптанным на Пиккадилли насмерть и быть затем выброшенным прочь, в Темзу."
Генри Джеймс, 1900 г.
Он такой старый, этот город. Когда я пытаюсь представить его человеческое обличье, мне начинает казаться, что он уже давно умер и окуклился. И если на несколько секунд закрыть глаза и снова открыть, то, как в фильме ужаса, окажется, что ты окружен лишь остовами домов, пустыми коробками и скелетами.
Наверное, я к нему не справедлив, даже как-то стыдно. Вот же и разношерстные собаки с мячиками бегают по Кенсингтонскому саду. И дети в смешных разноцветных шлемах на самокатах, а по будням, такие смешные, в длинных школьных синих пиджаках и соломенных шляпках. И все эти красивые дома-замки, и трубы, и незаметные проулки по соседству с большими проспектами.
Но сегодня я погулял по нему полдня и вернулся домой абсолютно никакой, словно из меня высосали все силы и эмоции напрочь.