We will make it through, my captain. / Первый парень на селе варит трупы в киселе ©
UPD: Вообще, не люблю такие записи поднимать, но теперь его можно открыть для всех, поэтому пусть будет, мало ли.
Текст. Он про моего персонажа из этой игры, но это не так важно. В игре речь идет про 2040 год и про то, как то и дело рождаются дети-индиго со сверхъестественными способностями и далеко не во всех странах их любят. Но это тоже не важно.
Для меня оно про двух братьев, музыку, лето, прошедшее детство и одиночество.
И да, про него мне на самом деле хочется услышать что-нибудь в комментариях.
Предупреждения: Несколько раз встречается мат. Почти инцест между братьями. Впрочем, там кто, что и как увидит, зависит от читающего. Смерть персонажа.
Август 16, 2036
Subject: гребаная жара
Time: 10:32 pm
Достало. Душно так, что не спасают открытые окна, не могу спать. Лето – отвратительное время года. Впрочем, когда-то я его любил. Давно, когда по фамилии называли только учителя в школе, а все остальные звали Лексом. И Сашей. Сашей называл Томаш, перенял эту манеру от бабушки по матери, у нее были русские корни. Из его уст это звучало намного приятнее.
Все школьники любят лето. Но для меня это время было особенное. Наше время было, только на двоих. А спроси меня сейчас, не помню ни запахов каких-то особенных, ни звуков, даже места плохо помню. Хотя нет. Помню, что в жару самое вкусное – бутерброды из холодильника и лимонад. Помню, что волосы у мелкого еще в июне выгорали до рыжих. И помню, как он по сто раз на дню заставлял меня перечитывать «Флейтиста из Гаммельна».
Июль. 2017 год.
- Читай, - Томаш, зацепившись ногами, висит на ветке. Вид у него настолько упрямый, насколько вообще может выглядеть упрямым висящий вниз головой человек шести лет от роду.
- Да достало уже, сам читай! Ты ее наизусть знаешь! – Лекс сидит под деревом и старается на брата не смотреть.
- Читай.
- Может, лучше поиграем? В секретных агентов?
- Читай.
- В космическую экспедицию?
- Читай.
- В короля Артура и рыцарей? В мутантов? В рыцарей, спасающих короля Артура от мутантов?
- Саша, читай.
- Да ты мертвяка достанешь, мелкий! – Лекс рычит, бросая куда-то в сторону ветку, которую вертел в руках, и все-таки сдается. Выуживает из стопки комиксов, лежащих на траве, тонкую и потрепанную книжку.
Июль в этом году выдался жаркий, и братья все дни проводят в саду за домом. Раскидистое дерево, таинственные сплетения кустарников, заброшенная теплица, огромный муравейник со всеми обитателями, стопка книг и комиксов, бутерброды, стащенные из кухни до обеда – вот весь их мир, и нет ничего его больше, интереснее и прекраснее. Летние дни пролетают ужасно быстро - вроде бы только открыл глаза от заглянувшего в окно солнца, как уже стемнело. Но вмещается в них столько, сколько не всегда вместишь в целую учебную четверть. Конечно, если младший не будет полдня требовать перечитывать про этого крысолова, уже основательно навязшего у Лекса на зубах.
«…Снова на улицу вышел флейтист,
К флейте устами приник,
И только издал его гладкий тростник
Тройной переливчатый, ласковый свист,
Каких не бывало на свете, -
Послышалось шумное шарканье, шорох
Чьих-то шагов, очень легких и скорых.
Ладошки захлопали, ножки затопали,
Звонких сандалий подошвы зашлепали,
И, словно цыплята бегут за крупой,
Спеша и толкаясь, веселой толпой
На улицу хлынули дети…» *
Дочитать до конца Лекс не успевает. Томаш спрыгивает с дерева, приземляясь рядом с братом, и начинает шептать ему на ухо. Он вообще часто то шепчет без причины, то, наоборот, горланит, тут уж старшему не привыкать.
- Слушай, - отросшие за лето пряди его волос щекочут Лексу ухо, - как думаешь, почему он увел всех детей?
- Ну, там ясно же сказано, - старший пожимает плечами, - не заплатили ему, вот он и отомстил. Чего непонятного. Не пожадничали бы ему денег, так и не увел бы.
Томаш в ответ мотает головой и говорит уже нормально, сев рядом и смотря куда-то наверх, сквозь ветки дерева
- Я думаю, ему было одиноко. Одиноко было, вот он и взял их с собой. Всех, кто слышит музыку. Понимаешь?
Лекс ничего не понимает, но не спорит. С его братом вообще спорить бесполезно. Он еще года в четыре, когда ему возражали, умел смотреть так, что ты чувствовал себя последним идиотом.
Август 20, 2036
Subject: --
Time: 09:24 pm
Так еще с детства повелось. Стоило любому заикнуться о том, что мой брат странный, я бросался в драку. Лет с семи, наверное. Сначала не умел, конечно, и заканчивалось все не в мою пользу, особенно если бросался на старших. Потом ничего, научился. А потом уже все, даже на новом месте, быстро понимали, что лучше про Томаша в моем присутствии вообще не говорить. Потому, что я в этом отношении и сам неадекватен. А у меня, и правда, стоило его кому-нибудь задеть даже словом, не то что ударить, все перед глазами будто пеленой красной заволакивало. Наверное, я бы и убить за него мог. Точно мог бы. Хотя сам я его и придурком называл и психом, бывало. Но это другое, на меня он не обижался. Знал, что я не это имею в виду, а просто злюсь или боюсь за него.
Но если по-честному, конечно, мой брат действительно был странным. В детстве еще. Очень умным, но странным. Ни с кем кроме меня и родителей почти не общался, заблудиться мог на знакомой улице или остановиться с деревом каким «поговорить». Родители, правда, на это внимания не обращали за своими книгами. А для меня все было прекрасно. О лучшем брате я и не мечтал. Даже тогда, уже позже, когда стало понятно, почему он такой странный.
Август. 2024 год
- Саша, проснись.
Томаш будит его среди ночи, пихает в плечо и зовет по имени. Лекс сперва отмахивается, полусонно ругается и натягивает на себя одеяло, но потом садится в постели и сонно смотрит на брата.
- Ты чего, а? Кошмар что ли приснился?
- Нет, - шепчет Томаш и тянет его за рукав пижамы, - идем, покажу кое-что, пошли, ну!
- Мелочь! Я тебя убью нахрен когда-нибудь! До утра нельзя подождать? – ворчит Лекс, но скорее просто для порядка, потому что на самом деле уже встает. Все равно ведь придется. Мелкого не переспоришь, если он захотел показать что-то в три часа ночи, то покажет. Хоть вяжи его.
Томаш ведет его даже не в сад, а куда-то на улицу. Лекс только успевает порадоваться, что догадался натянуть кроссовки и успел заставить брата сделать то же самое, прежде чем тот выскользнул за порог. И хорошо, что ночи в августе такие теплые, куртки-то взять он уже не догадался.
- Объяснишь ты, наконец, или нет? – вопрошает Лекс, но младший молчит и тянет его за рукав, уверенно направляясь куда-то вперед, как слишком самостоятельная собачонка на прогулке. Старшему ничего не остается, как идти за ним и ничего не спрашивать.
Останавливаются они, только достигнув небольшого парка по соседству с их домом. Он и днем-то не отличается многолюдностью, а сейчас и тем более. На небольшой поляне, среди шелестящих деревьев, погасших фонарей и далеких скамеек они выглядят, наверное, странно. Два мальчика, один, скорее, даже юноша, в светлых пижамах. Призраки, не иначе.
- Садись, - пихает брата на траву Томаш, так неожиданно, что тот садится, не сопротивляясь, - я сяду тут, напротив, а ты слушай.
Он действительно садится, метрах в двух от ничего не понимающего Лекса, и прикрывает глаза. Сначала ничего не происходит. Будто бы чуть громче шумят деревья, шелестит что-то в кустах, пару раз ухает ночная птица. И уже потом, спустя какие-то секунды, из шелеста, шума и потрескивания веток рождается тихая мелодия. Никогда в жизни Лекс уже не сможет описать охватившие его чувства и эмоции. Услышанное им нельзя будет описать обычными словами, потому что любой язык окажется для этого слишком бедным. Музыка из ниоткуда и отовсюду сразу. Поют деревья, поет трава и земля прямо под Лексом. Все вокруг, как будто бы даже небо со всеми светилами, сливается в одну мелодию. И нет на свете ничего более печального и более счастливого, более сильного и более нежного, чем эта музыка. Потому что так звучит сама природа, облаченная в звук.
Томаш сидит прямо, вытянувшись вверх, словно струна и пальцы его подрагивают в такт, словно бы это он дирижирует мелодию. И вот тогда Лекс внезапно понимает, кто вызвал эту музыку. И только тогда ему становится по-настоящему страшно. Так страшно, что он, уже почти не слыша волшебных звуков, подскакивает и изо всех сил трясет брата за плечи.
- Ты…Ты…
Мелодия прекращается, Томаш открывает глаза и непонимающе, как человек, которого внезапно пробудили ото сна, смотрит на брата. На лбу и над губой у него в лунном свете блестит пот.
- Ты сумасшедший… Ты чего творишь!? – Лекс все трясет его. И прижимает к себе. И снова трясет.
- Я понял, что умею. И захотел показать, - тихо и спокойно говорит Томаш. Руки его как-то безвольно лежат на коленях.
- Это прекрасно, - выдыхает старший, - это, правда…Ты же… Слушай. Никогда не делай так на людях. Слышишь, никогда! Пожалуйста. Никогда.
Младший утыкается ему куда-то в плечо и шепчет:
- Я спать хочу, Саш… Отнесешь меня?
Октябрь 13, 2036
Subject: отстойный день эта ваша среда.
Time: 11:03 pm
Иногда думаю, что если и есть во мне что-то хорошее, так это только потому, что я двенадцать лет провел рядом с самым лучшим человеком на свете. Сам-то я, прямо скажем, так себе человек. Хотя брат бы сейчас попытался дать мне подзатыльник, конечно. Ему не нравилось, когда я себя ругаю. Но что бы он там ни думал, хорошим из нас двоих всегда был он, а не я. И меня это всегда устраивало. Я для другого был нужен. Например, для того, что бы он не забывал есть. Или для того, что бы он жил спокойно, не заботясь о том, что каким-нибудь подонкам захочется его достать. Но и с этим я, в конце концов, не справился.
…Кроме родителей и меня, Томаша безумно любили дети. Те, которые еще мелкие, не достаточно выросшие для того, что бы травить отличающихся от них самих. Иногда я возвращался из школы, а младшего не было дома. Отправлялся искать и находил где-нибудь в пустынном уголке парка или на развалинах. И почти всегда с ним была пара-тройка ребятишек. Он с ними о чем-то разговаривал, но чаще играл. На дудке. Это я ему подарил, он же до сих пор любил те стихи про Крысолова из Гаммельна. Хотя он на ней и играть-то не учился, вроде. Просто он такой был. С музыкой вокруг себя. Она даже, когда он спал, потихоньку звучала, хотя, может, мне и казалось. Но я все равно к этому скоро привык. Хотя и предупреждал постоянно, чтобы он был осторожнее.
Май. 2027 год.
- Ублюдок! Урод! – каждое слово подкрепляется пинком. Томаш пытается закрыться руками, но получается плохо. Убежать тоже не получается, потому что этих двое, они сильнее и уже уронили его на землю.
- Выблядок малолетний! Что б я тебя в радиусе километра от моего ребенка не видел, уебок! Думаешь, я не знаю, зачем, такие как ты, детей заманивают, а?
Больно. Очень больно, а когда пытаешься отползти, снова пинают под ребра. Потом они останавливаются и один, тот, что подошел тогда первым, тянет его за волосы. От него пахнет злобой и, кажется, страхом. Злобу, страх и боль Томаш не любит. Из них получается на редкость плохая музыка.
- Увижу рядом с детьми еще раз – убью. Или, еще лучше, сообщу кому надо. Давно пора, - они уходят, наконец. Томаш еще какое-то время лежит, прислонившись щекой к холодной земле. Земля успокаивает. У земли приятный голос, грудной и плавный. Сил ему в конце концов хватает для того, чтобы встать. Очень медленно дойти до дома. И уже там, во дворе, упасть на руки брата.
- Кто? – тихо и очень страшно при этом спрашивает Лекс. Томаш не любит, когда брат такой. Не хочет, чтобы Лекс так злился, потому что тогда он совсем другой. Почти как те, которые били. Наверное, поэтому Томаш молчит. А может, потому, что сейчас ему очень плохо. Не там плохо, где тело, куда били. Там почти не болит. Не так сильно ударяли, будто боялись. Болит где-то внутри, очень глубоко. Там, где музыка.
Лекс матерится, затаскивая младшего в их комнату наверху. Матерится, пытаясь обработать ссадины и проверяя, все ли цело. Кости кажутся ему не сломанными, но все равно лучше в больницу. Надо в больницу. Но почему-то ужасно страшно отпускать от себя Томаша. Хочется прижать его к себе и не отпускать уже никогда. Глупого-глупого и самого родного на свете Томаша.
- Я их убью, - шепчет старший, - найду, кто это был и убью.
Томаш внезапно начинает плакать, почти беззвучно, только трясутся плечи, а потом поднимает на брата глаза.
- Я тут… Я тут как будто меня забыли и не взяли с собой. Ты можешь сделать так, чтобы я стал обычным? Как все?
- Нет, - Лекс даже не совсем понимает, о чем тот говорит, и ошарашенно качает головой, - не могу. Но ты прекрасен и так. Никто тебя не забыл. Ты чего.
Но Томаш снова плачет и шепчет слова, которые старший разобрать сперва не может, но после узнаёт то самое, перечитанное уже тысячу раз:
«И вслед за флейтистом в открывшийся вход
С пляской ушел шаловливый народ.
Только последние скрылись в пещере,
Плотно сомкнулись гранитные двери.
Нет, впрочем, один из мальчишек не мог
Угнаться за всеми - он был хромоног.
И позже, когда у него замечали
Близкие люди улыбку печали,
Он отвечал, что с той самой поры,
Как затворились ворота горы
И чудная дудка звучать перестала,
Скучно в родном его городе стало...
Он говорил: - Не увидать
Мне никогда страны счастливой,
Куда от нас рукой подать,
Но где земля и камни живы…»
Лекс еще очень долго – за окном уже окончательно темнеет – укачивает брата на своих коленях. Прижимает к себе, качает и шепчет что-то успокаивающее и очень глупое, потому что ничего умного в голову не идет. Томаш в конце концов все-таки успокаивается и смотрит прямо на Лекса.
- Саша, поцелуй меня.
Вот уж умеет младший быть внезапным, это точно. Лекс пару раз моргает, отодвигает потемневшие пряди волос с его лба и осторожно прикасается губами.
- Не так. Нет, - Томаш сам дотягивается, обхватывает ладонями лицо брата и целует в губы.
Май 20, 2036
Subject:
Time: 8:15 pm
В моей жизни было столько ночей, за которые мне безумно стыдно. Сразу после которых хотелось, натурально, удавиться. И те, после которых я несколько дней пил, не просыхая. Но одно я скажу. Та ночь к таким не относится, нет. Ничего такого, совсем уж, между нами не было и не могло быть, конечно. Меня от одной мысли передергивает. А остальное… Если бы кто другой так сделал, я бы его, наверное, размазал по стенке. Но это был Томаш. Мой Томаш. Это совсем не то. Даже не так, как было с одноклассницей где-нибудь в гардеробе – две минуты целуешься, целый день плюешься от привкуса помады. И не так, как после было с другими женщинами. Это просто был мой брат. И это был я. И все это было правильно.
Годах в 10-х нашего века фильм был один, неплохой, кстати. Там была фраза… что-то вроде: «музыка лилась из его глаз и его горла», хотя за точную цитату не ручаюсь. Вот это было как-то так. Одна музыка. И мы. Он совсем скоро уже успокоился и уснул у меня на руках, а я так почти до утра с ним и просидел. Как тогда, в первую ночь, когда услышал мелодию. К утру только заснул - и вот за это утро как раз всю оставшуюся жизнь, наверное, себя ненавидеть и буду.
Он выбрался тогда из комнаты, очень тихо. И куда-то ушел. Не знаю, куда, у него не было привычки уходить надолго, но больше я его уже не видел. Потому что тело, которое нашли через три дня, Томашем уже не было. Мой Томаш был добрый, веселый, странный и смелый. И волосы у него каждое лето выгорали до рыжих. И того, кто сделал так, что он таким быть перестал, не нашли.
Зато теперь вы тоже знаете, что он вот такой был. Может, за этим я это все и писал, иначе на кой черт оно бы мне сдалось. Уж, наверное, не за тем, что бы кого-то из нас пожалели.
_______
* Здесь и далее Роберт Браунинг «Флейтист из Гаммельна». Перевод Самуила Яковлевича Маршака.
Текст. Он про моего персонажа из этой игры, но это не так важно. В игре речь идет про 2040 год и про то, как то и дело рождаются дети-индиго со сверхъестественными способностями и далеко не во всех странах их любят. Но это тоже не важно.
Для меня оно про двух братьев, музыку, лето, прошедшее детство и одиночество.
И да, про него мне на самом деле хочется услышать что-нибудь в комментариях.
Предупреждения: Несколько раз встречается мат. Почти инцест между братьями. Впрочем, там кто, что и как увидит, зависит от читающего. Смерть персонажа.
Большое спасибо Ирловин за совет по концовке и Лирохвосту за то, что побыл моей бетой.)
Колыбельная для Флейтиста
Колыбельная для Флейтиста
------
Вы читаете журнал elder _br
Вы читаете журнал elder _br
Август 16, 2036
Subject: гребаная жара
Time: 10:32 pm
Достало. Душно так, что не спасают открытые окна, не могу спать. Лето – отвратительное время года. Впрочем, когда-то я его любил. Давно, когда по фамилии называли только учителя в школе, а все остальные звали Лексом. И Сашей. Сашей называл Томаш, перенял эту манеру от бабушки по матери, у нее были русские корни. Из его уст это звучало намного приятнее.
Все школьники любят лето. Но для меня это время было особенное. Наше время было, только на двоих. А спроси меня сейчас, не помню ни запахов каких-то особенных, ни звуков, даже места плохо помню. Хотя нет. Помню, что в жару самое вкусное – бутерброды из холодильника и лимонад. Помню, что волосы у мелкого еще в июне выгорали до рыжих. И помню, как он по сто раз на дню заставлял меня перечитывать «Флейтиста из Гаммельна».
------
Июль. 2017 год.
- Читай, - Томаш, зацепившись ногами, висит на ветке. Вид у него настолько упрямый, насколько вообще может выглядеть упрямым висящий вниз головой человек шести лет от роду.
- Да достало уже, сам читай! Ты ее наизусть знаешь! – Лекс сидит под деревом и старается на брата не смотреть.
- Читай.
- Может, лучше поиграем? В секретных агентов?
- Читай.
- В космическую экспедицию?
- Читай.
- В короля Артура и рыцарей? В мутантов? В рыцарей, спасающих короля Артура от мутантов?
- Саша, читай.
- Да ты мертвяка достанешь, мелкий! – Лекс рычит, бросая куда-то в сторону ветку, которую вертел в руках, и все-таки сдается. Выуживает из стопки комиксов, лежащих на траве, тонкую и потрепанную книжку.
Июль в этом году выдался жаркий, и братья все дни проводят в саду за домом. Раскидистое дерево, таинственные сплетения кустарников, заброшенная теплица, огромный муравейник со всеми обитателями, стопка книг и комиксов, бутерброды, стащенные из кухни до обеда – вот весь их мир, и нет ничего его больше, интереснее и прекраснее. Летние дни пролетают ужасно быстро - вроде бы только открыл глаза от заглянувшего в окно солнца, как уже стемнело. Но вмещается в них столько, сколько не всегда вместишь в целую учебную четверть. Конечно, если младший не будет полдня требовать перечитывать про этого крысолова, уже основательно навязшего у Лекса на зубах.
«…Снова на улицу вышел флейтист,
К флейте устами приник,
И только издал его гладкий тростник
Тройной переливчатый, ласковый свист,
Каких не бывало на свете, -
Послышалось шумное шарканье, шорох
Чьих-то шагов, очень легких и скорых.
Ладошки захлопали, ножки затопали,
Звонких сандалий подошвы зашлепали,
И, словно цыплята бегут за крупой,
Спеша и толкаясь, веселой толпой
На улицу хлынули дети…» *
Дочитать до конца Лекс не успевает. Томаш спрыгивает с дерева, приземляясь рядом с братом, и начинает шептать ему на ухо. Он вообще часто то шепчет без причины, то, наоборот, горланит, тут уж старшему не привыкать.
- Слушай, - отросшие за лето пряди его волос щекочут Лексу ухо, - как думаешь, почему он увел всех детей?
- Ну, там ясно же сказано, - старший пожимает плечами, - не заплатили ему, вот он и отомстил. Чего непонятного. Не пожадничали бы ему денег, так и не увел бы.
Томаш в ответ мотает головой и говорит уже нормально, сев рядом и смотря куда-то наверх, сквозь ветки дерева
- Я думаю, ему было одиноко. Одиноко было, вот он и взял их с собой. Всех, кто слышит музыку. Понимаешь?
Лекс ничего не понимает, но не спорит. С его братом вообще спорить бесполезно. Он еще года в четыре, когда ему возражали, умел смотреть так, что ты чувствовал себя последним идиотом.
------
Вы читаете журнал elder _br
Вы читаете журнал elder _br
Август 20, 2036
Subject: --
Time: 09:24 pm
Так еще с детства повелось. Стоило любому заикнуться о том, что мой брат странный, я бросался в драку. Лет с семи, наверное. Сначала не умел, конечно, и заканчивалось все не в мою пользу, особенно если бросался на старших. Потом ничего, научился. А потом уже все, даже на новом месте, быстро понимали, что лучше про Томаша в моем присутствии вообще не говорить. Потому, что я в этом отношении и сам неадекватен. А у меня, и правда, стоило его кому-нибудь задеть даже словом, не то что ударить, все перед глазами будто пеленой красной заволакивало. Наверное, я бы и убить за него мог. Точно мог бы. Хотя сам я его и придурком называл и психом, бывало. Но это другое, на меня он не обижался. Знал, что я не это имею в виду, а просто злюсь или боюсь за него.
Но если по-честному, конечно, мой брат действительно был странным. В детстве еще. Очень умным, но странным. Ни с кем кроме меня и родителей почти не общался, заблудиться мог на знакомой улице или остановиться с деревом каким «поговорить». Родители, правда, на это внимания не обращали за своими книгами. А для меня все было прекрасно. О лучшем брате я и не мечтал. Даже тогда, уже позже, когда стало понятно, почему он такой странный.
------
Август. 2024 год
- Саша, проснись.
Томаш будит его среди ночи, пихает в плечо и зовет по имени. Лекс сперва отмахивается, полусонно ругается и натягивает на себя одеяло, но потом садится в постели и сонно смотрит на брата.
- Ты чего, а? Кошмар что ли приснился?
- Нет, - шепчет Томаш и тянет его за рукав пижамы, - идем, покажу кое-что, пошли, ну!
- Мелочь! Я тебя убью нахрен когда-нибудь! До утра нельзя подождать? – ворчит Лекс, но скорее просто для порядка, потому что на самом деле уже встает. Все равно ведь придется. Мелкого не переспоришь, если он захотел показать что-то в три часа ночи, то покажет. Хоть вяжи его.
Томаш ведет его даже не в сад, а куда-то на улицу. Лекс только успевает порадоваться, что догадался натянуть кроссовки и успел заставить брата сделать то же самое, прежде чем тот выскользнул за порог. И хорошо, что ночи в августе такие теплые, куртки-то взять он уже не догадался.
- Объяснишь ты, наконец, или нет? – вопрошает Лекс, но младший молчит и тянет его за рукав, уверенно направляясь куда-то вперед, как слишком самостоятельная собачонка на прогулке. Старшему ничего не остается, как идти за ним и ничего не спрашивать.
Останавливаются они, только достигнув небольшого парка по соседству с их домом. Он и днем-то не отличается многолюдностью, а сейчас и тем более. На небольшой поляне, среди шелестящих деревьев, погасших фонарей и далеких скамеек они выглядят, наверное, странно. Два мальчика, один, скорее, даже юноша, в светлых пижамах. Призраки, не иначе.
- Садись, - пихает брата на траву Томаш, так неожиданно, что тот садится, не сопротивляясь, - я сяду тут, напротив, а ты слушай.
Он действительно садится, метрах в двух от ничего не понимающего Лекса, и прикрывает глаза. Сначала ничего не происходит. Будто бы чуть громче шумят деревья, шелестит что-то в кустах, пару раз ухает ночная птица. И уже потом, спустя какие-то секунды, из шелеста, шума и потрескивания веток рождается тихая мелодия. Никогда в жизни Лекс уже не сможет описать охватившие его чувства и эмоции. Услышанное им нельзя будет описать обычными словами, потому что любой язык окажется для этого слишком бедным. Музыка из ниоткуда и отовсюду сразу. Поют деревья, поет трава и земля прямо под Лексом. Все вокруг, как будто бы даже небо со всеми светилами, сливается в одну мелодию. И нет на свете ничего более печального и более счастливого, более сильного и более нежного, чем эта музыка. Потому что так звучит сама природа, облаченная в звук.
Томаш сидит прямо, вытянувшись вверх, словно струна и пальцы его подрагивают в такт, словно бы это он дирижирует мелодию. И вот тогда Лекс внезапно понимает, кто вызвал эту музыку. И только тогда ему становится по-настоящему страшно. Так страшно, что он, уже почти не слыша волшебных звуков, подскакивает и изо всех сил трясет брата за плечи.
- Ты…Ты…
Мелодия прекращается, Томаш открывает глаза и непонимающе, как человек, которого внезапно пробудили ото сна, смотрит на брата. На лбу и над губой у него в лунном свете блестит пот.
- Ты сумасшедший… Ты чего творишь!? – Лекс все трясет его. И прижимает к себе. И снова трясет.
- Я понял, что умею. И захотел показать, - тихо и спокойно говорит Томаш. Руки его как-то безвольно лежат на коленях.
- Это прекрасно, - выдыхает старший, - это, правда…Ты же… Слушай. Никогда не делай так на людях. Слышишь, никогда! Пожалуйста. Никогда.
Младший утыкается ему куда-то в плечо и шепчет:
- Я спать хочу, Саш… Отнесешь меня?
------
Вы читаете журнал elder _br
Вы читаете журнал elder _br
Октябрь 13, 2036
Subject: отстойный день эта ваша среда.
Time: 11:03 pm
Иногда думаю, что если и есть во мне что-то хорошее, так это только потому, что я двенадцать лет провел рядом с самым лучшим человеком на свете. Сам-то я, прямо скажем, так себе человек. Хотя брат бы сейчас попытался дать мне подзатыльник, конечно. Ему не нравилось, когда я себя ругаю. Но что бы он там ни думал, хорошим из нас двоих всегда был он, а не я. И меня это всегда устраивало. Я для другого был нужен. Например, для того, что бы он не забывал есть. Или для того, что бы он жил спокойно, не заботясь о том, что каким-нибудь подонкам захочется его достать. Но и с этим я, в конце концов, не справился.
…Кроме родителей и меня, Томаша безумно любили дети. Те, которые еще мелкие, не достаточно выросшие для того, что бы травить отличающихся от них самих. Иногда я возвращался из школы, а младшего не было дома. Отправлялся искать и находил где-нибудь в пустынном уголке парка или на развалинах. И почти всегда с ним была пара-тройка ребятишек. Он с ними о чем-то разговаривал, но чаще играл. На дудке. Это я ему подарил, он же до сих пор любил те стихи про Крысолова из Гаммельна. Хотя он на ней и играть-то не учился, вроде. Просто он такой был. С музыкой вокруг себя. Она даже, когда он спал, потихоньку звучала, хотя, может, мне и казалось. Но я все равно к этому скоро привык. Хотя и предупреждал постоянно, чтобы он был осторожнее.
------
Май. 2027 год.
- Ублюдок! Урод! – каждое слово подкрепляется пинком. Томаш пытается закрыться руками, но получается плохо. Убежать тоже не получается, потому что этих двое, они сильнее и уже уронили его на землю.
- Выблядок малолетний! Что б я тебя в радиусе километра от моего ребенка не видел, уебок! Думаешь, я не знаю, зачем, такие как ты, детей заманивают, а?
Больно. Очень больно, а когда пытаешься отползти, снова пинают под ребра. Потом они останавливаются и один, тот, что подошел тогда первым, тянет его за волосы. От него пахнет злобой и, кажется, страхом. Злобу, страх и боль Томаш не любит. Из них получается на редкость плохая музыка.
- Увижу рядом с детьми еще раз – убью. Или, еще лучше, сообщу кому надо. Давно пора, - они уходят, наконец. Томаш еще какое-то время лежит, прислонившись щекой к холодной земле. Земля успокаивает. У земли приятный голос, грудной и плавный. Сил ему в конце концов хватает для того, чтобы встать. Очень медленно дойти до дома. И уже там, во дворе, упасть на руки брата.
- Кто? – тихо и очень страшно при этом спрашивает Лекс. Томаш не любит, когда брат такой. Не хочет, чтобы Лекс так злился, потому что тогда он совсем другой. Почти как те, которые били. Наверное, поэтому Томаш молчит. А может, потому, что сейчас ему очень плохо. Не там плохо, где тело, куда били. Там почти не болит. Не так сильно ударяли, будто боялись. Болит где-то внутри, очень глубоко. Там, где музыка.
Лекс матерится, затаскивая младшего в их комнату наверху. Матерится, пытаясь обработать ссадины и проверяя, все ли цело. Кости кажутся ему не сломанными, но все равно лучше в больницу. Надо в больницу. Но почему-то ужасно страшно отпускать от себя Томаша. Хочется прижать его к себе и не отпускать уже никогда. Глупого-глупого и самого родного на свете Томаша.
- Я их убью, - шепчет старший, - найду, кто это был и убью.
Томаш внезапно начинает плакать, почти беззвучно, только трясутся плечи, а потом поднимает на брата глаза.
- Я тут… Я тут как будто меня забыли и не взяли с собой. Ты можешь сделать так, чтобы я стал обычным? Как все?
- Нет, - Лекс даже не совсем понимает, о чем тот говорит, и ошарашенно качает головой, - не могу. Но ты прекрасен и так. Никто тебя не забыл. Ты чего.
Но Томаш снова плачет и шепчет слова, которые старший разобрать сперва не может, но после узнаёт то самое, перечитанное уже тысячу раз:
«И вслед за флейтистом в открывшийся вход
С пляской ушел шаловливый народ.
Только последние скрылись в пещере,
Плотно сомкнулись гранитные двери.
Нет, впрочем, один из мальчишек не мог
Угнаться за всеми - он был хромоног.
И позже, когда у него замечали
Близкие люди улыбку печали,
Он отвечал, что с той самой поры,
Как затворились ворота горы
И чудная дудка звучать перестала,
Скучно в родном его городе стало...
Он говорил: - Не увидать
Мне никогда страны счастливой,
Куда от нас рукой подать,
Но где земля и камни живы…»
Лекс еще очень долго – за окном уже окончательно темнеет – укачивает брата на своих коленях. Прижимает к себе, качает и шепчет что-то успокаивающее и очень глупое, потому что ничего умного в голову не идет. Томаш в конце концов все-таки успокаивается и смотрит прямо на Лекса.
- Саша, поцелуй меня.
Вот уж умеет младший быть внезапным, это точно. Лекс пару раз моргает, отодвигает потемневшие пряди волос с его лба и осторожно прикасается губами.
- Не так. Нет, - Томаш сам дотягивается, обхватывает ладонями лицо брата и целует в губы.
------
Вы читаете журнал elder _br
Вы читаете журнал elder _br
Май 20, 2036
Subject:
Time: 8:15 pm
В моей жизни было столько ночей, за которые мне безумно стыдно. Сразу после которых хотелось, натурально, удавиться. И те, после которых я несколько дней пил, не просыхая. Но одно я скажу. Та ночь к таким не относится, нет. Ничего такого, совсем уж, между нами не было и не могло быть, конечно. Меня от одной мысли передергивает. А остальное… Если бы кто другой так сделал, я бы его, наверное, размазал по стенке. Но это был Томаш. Мой Томаш. Это совсем не то. Даже не так, как было с одноклассницей где-нибудь в гардеробе – две минуты целуешься, целый день плюешься от привкуса помады. И не так, как после было с другими женщинами. Это просто был мой брат. И это был я. И все это было правильно.
Годах в 10-х нашего века фильм был один, неплохой, кстати. Там была фраза… что-то вроде: «музыка лилась из его глаз и его горла», хотя за точную цитату не ручаюсь. Вот это было как-то так. Одна музыка. И мы. Он совсем скоро уже успокоился и уснул у меня на руках, а я так почти до утра с ним и просидел. Как тогда, в первую ночь, когда услышал мелодию. К утру только заснул - и вот за это утро как раз всю оставшуюся жизнь, наверное, себя ненавидеть и буду.
Он выбрался тогда из комнаты, очень тихо. И куда-то ушел. Не знаю, куда, у него не было привычки уходить надолго, но больше я его уже не видел. Потому что тело, которое нашли через три дня, Томашем уже не было. Мой Томаш был добрый, веселый, странный и смелый. И волосы у него каждое лето выгорали до рыжих. И того, кто сделал так, что он таким быть перестал, не нашли.
Зато теперь вы тоже знаете, что он вот такой был. Может, за этим я это все и писал, иначе на кой черт оно бы мне сдалось. Уж, наверное, не за тем, что бы кого-то из нас пожалели.
------
_______
* Здесь и далее Роберт Браунинг «Флейтист из Гаммельна». Перевод Самуила Яковлевича Маршака.
Вопрос: Понравилось?
1. Да! | 10 | (50%) | |
2. А я в комментарии скажу. | 3 | (15%) | |
3. А я вообще не читал, просто люблю кнопочки. | 7 | (35%) | |
Всего: | 20 |
Спасибо, Лорь.
Тебе не кажется, что концовка слишком резкая или смазанная? Я ее исправлял несколько раз просто и не знаю как оно сейчас.
концовка как раз болезненная очень на мой взгляд.
Очень красиво, хотя я и не назвала бы инцест намеком. Все очень понятно. И ты молодец, что написала такой сильный текст! Это тот самый, про который ты говорила недавно?
Elizabetha, да, возможно, слово "намек" следует из предупреждения убрать.) Спасибо. Да, это тот самый. Здесь он не выглядит таким длинным, как в ворде.)
p.s. можно тебя немношко побетить умылом?
Очень нужно и можно не немножко))
Ирловин, спасибо еще раз.) Это хорошо. У меня и у самой пропало ощущение, что там в конце явно должно быть что-то еще, но его куда-то дели.
А ты знаешь, что первый корабль, куда направили Райнхарда и Зигфрида, назывался "Гаммельн"? И там на эмблеме еще средневековая шапочка с пером нарисована. Я раньше как-то не фиксировала, откуда название. Ну "Гаммельн" и "Гаммельн", ладно. А сейчас вдруг как пронзило...
Это очень сильно, правда.
~Мари, Karolina Cienkowska,
Спасибо большое. У меня чуть ли не в первый в жизни было такое, что я неотрывно писал большой текст у меня вопросов почти не возникало что же писать дальше. Только задумаешься - а оно уже в голове. Хотя, возможно, повлияло то, что я до этого недели две о нем просто думал.))
~Мари, может быть, да))
Айлэме, уруруру...
Особенно, как подан Лекс, у тебя в текстах обычно очень свой мир и все персонажи и события совершенно однозначно принадлежат этому миру и живут по его законам, то есть они - порождение этого мира, что как-то ощущается, когда читаешь. А с Лексом другая ситуация, он получился очень реалистичным, как если он не житель твоего мира, а свидетель, которому посчастливилось его наблюдать и ощущать. Особенно удался язык, потому что обычно это одна из главных проблем авторов - одни пишут излишне литературно, чтобы по полстраницы предложения, да с метафорами в каждом слове, другие стараются скопировать живую речь в худшем её проявлении, так что читаешь и плюёшься. У тебя речь Лекса совершенно органично воспринимается, в рамках текста, и при этом она живая и очень харАктерная, во всяком случае, у меня ощущение "Верю!" возникло именно на этих Сашиных речах.
И еще хороший ход с Крысоловом, при том, что этот мотив уже кто только не обыгрывал, превратить его в метафору одиночества и рассказать историю гибели творца от рук обыденности - это и правда сильная метафора, не знаю, задумывалась ли ты об этом, когда писала, но если вдруг когда-нибудь тебе захочется что-нибудь еще сделать с этим текстом, то из него могла бы получиться очень красивая и глубокая притча)
Спасибо. Правда. Это прям... Ну очень, в общем. Да. Что-то я растерял красноречие.))