Shine razor eyes in delight
Shine razor eyes before you die
Shine razor eyes in this light
There’s a cold breeze blowing over my soul

Дерись ужами, питайся камышами! Никто тебе не указ!

Жил был красивый степной парень Михась. Был он мудак (но если верить Гуанако, мудак “добросовестный”), садист и ебнутый на почве степных обычаев. А закончилась сказка тем, что все он проебал, включая табельное, рассудок и последний свой ритуал. И если уж быть честным, не думаю что он заслуживает какой-то хорошей концовки (а провести ритуал и умереть, понимая, что сделал нужное дело для него было бы для него хорошей концовкой), но я этого персонажа полюбил и мне немного за него немного больно. Впрочем, все равно у него будет его посмертие с бесконечной степью.



Как я дошел до жизни такой

На самом деле дело было так. Еще в октябре мы сидели с Фиори в кафе и изощренными способами пытали солонку. И тут Фиори обмолвился про степь и Колошму. И дал почитать мне анонс игры и красные флаги. Там было много всего, но адекватные мысли у меня закончились где-то на словах: кинк, фулконтакт, стэнфордский эксперимент. Я поорал в Фиори, еще громче поорал внутренне, опечалился, что вот такая идеальная игра, но я все равно на нее не пойду… Ну и дальше мы просто продолжили пытать солонку и обсуждать применение соленой воды. Потому что игра, конечно, показалась мне ожившей мечтой, но как-то писать мастерам и просится в уже набранный каст я не решился. Несмотря на то, что сеттинг был идеальный. Несмотря на то, что мне ужасно была нужна площадка для выгуливания внутреннего кракена. Несмотря на все это все равно я на игру не собирался.

А потом случился абсолютно случайный разговор с Хэлкарэль и спустя кажется уже полчаса я был в касте. Все-таки все самые прекрасные события в нашей жизни абсолютно случайны и абсолютно внезапны. Ты можешь прийти на концерт Сургановой абсолютно собой, а до дома дойти уже с тюремщиком-степняком в голове.

Все последующие две недели до игры я орал и бегал по квартире, причем в буквальном смысле. Я почти перестал спать, ходил в неадеквате и выл про Колошму всем, кто хоть как-то попадался под руку. В каком-то смысле я даже рад, что на игру я попал за две недели, потому что Леший его знает что бы было, если бы я жил в таком режиме, например, месяц-два.Так вот, собственно, уже хотя бы за эти пережитые эмоции я бесконечно благодарен всем, кто причастен. Какой бы ни вышла игра (а лично для меня все-таки вышла скорее хорошей), что бы там ни было, все равно просто спасибо. Отчет вышел сумбурный, с выпадающими событиями (мимо меня, кажется, вообще прошла куча событий), но вот как-то так вышло.


Персонажный отчет. Warning: пытки специальные средства дознания, изнасилование, нецензурная лексика, мудаки, какая-то ебанина, рваный сюжет

Зубовалов Михась Янышевич
Младший служащий Колошмы
12 уровень доступа.

День начался плохо. С Младогуся-Непорочного он начался. Переживи Михась эти сутки, возможно, это стало бы приметой - день начатый с Младогуся приводит к дикой ебанине.

Младогусь умудрился взбесить еще вчера вечером, когда во время конвоирования по коридору как-то внезапно и лихо вывернулся и таки ударил руками в наручниках по скуле, оставив синяк. И ведь не ради чего-то, а просто из-за натуры своей мерзкой. Еще и улыбался, пока Михась впинывал его ногами в пол и стены коридора. Сегодня тоже мерзко улыбался и давал повод с самого начала, еще когда с утра зашли с Каховским в камеру. И ведь не стоило вестись, никогда Михась особо не велся на провокации, но вот тут почему-то бесило до зубного скрежета.Так бесило, что все-таки отвел в допросную и повалял там по полу, оставив заодно пару порезов ножом. Каховский периодически заходил и почти ласково, с вечной своей улыбкой спрашивал какого Лешего у них в камере режим Гуся и Фузариуму вечно достается. Младогусь ржал и спрашивал не возбуждает ли Михася кровь, слишком уж, мол, с удовольствием режет.

- А если и так, то что?
- Да ничего, сразу видно.

К Сепгею Борисовичу в медицинский кабинет Младогусь попал уже в полусогнутом состоянии и в кровище. Попросил водички, подвигал бровями в сторону Михася и выплюнул половину воды ему на брюки. Сука. Михась дернулся его пнуть, получил втык от Сепгея Борисовича, Младогусь снова ржал и двигал бровями. Цирк ему тут с гусями, а не тюрьма, ей-Леший!

- Видите его назад, только АККУРАТНО.
- Я всегда аккуратен.
- Да у вас то пусто, то густо!

(На самом деле в этот момент явно еще не вролился до конца и не совсем понимал что делать (а так же обнаружил, что разумеется забыл все номера почти всех заключенных спустя минуту после парада) и это была немного даже паника и ЧТО ЕЩЕ С НИМ МОЖНО СДЕЛАТЬ КРОМЕ КАК ОТПИНАТЬ НОГАМИ. Но ничего. Вышло местами органично. Наверное. Надеюсь.)

Во время очередного захода в медицинский кабинет там обнаружилась Асматова. Без глаза. От такого положения дел прихуел, кажется, даже Сепгей Борисович. И… черт, возьми, вот кто это сделал? Асматова сидела там, сжавшись на стуле и явно в неадеквате под обезболивающими, а Михась равнодушно стоял, смотрел, и в голове у него цвело пышным цветом что-то казалось бы почти похожее на ревность. А может просто злость, потому что ну вот кто так работает. Если нужна информация от человека, то зачем сразу доводить его до состояния нестояния и невозможности говорить? Если бы это сделал Олымский, то ладно, хрен бы с ним, сделал и сделал. Но Олымский на прямой вопрос пожал плечами и сказал, что это не он, а какой-то левый младший служащий. Левый младший служащий на вопрос: “За что ты ее так?” ответил, кажется: “Ясно дело за что”. Вот и поговорили, блять. Глаз Асматовой было жалко. Просто потому что она была красивой и… просто потому что. Если бы на допрос позвали Михася, он сделал бы все изящней и лучше и, вероятно, добился бы ответа. И его, может быть, и позвали бы, но он в этот момент валял Младогуся по полу. Вот Леший видит, все-таки Младогусь с утра - не к добру.

Прихуевать долго все равно было некогда, поэтому следующей на осмотр Михась повел в медкабинет Пожарскую, чтобы прихуела от такого положения дел заодно и она. Пожарская так вздрогнула, так испуганно спрашивала что с Мирой, так пыталась ее позвать и таким равнодушно-мертвым голосом отвечала на вопросы Сепгея, что ее, наверное, было бы жалко, но Пожарская Михасю никогда не нравилась. Хотя на искренние эмоции было смотреть приятно. Так же как потом опускать ее головой в ведро, пытаясь выпытать имя связной. И бить по щекам, когда она специально махала головой так, чтобы забрызгать протоколы, старательно заполняемые Олымским. Вот сука, а. Про обязательное наличие этих протоколов в трех экземплярах проклятая завхоз-телефонистка орала так, что слышно было за дверью допросной. В этой тюрьме заключенных под пытками меньше слышно, чем телефонистку с ее бюрократическими орами. Все еще цирк с гусями, ведром и бюрократическими женщинами. Про цирк, кстати, и Пожарская говорила. Где-то между первым и вторым ведром. Мол, ну хотит на цирк посмотреть, так езжайте в Столицу, там все покажут. Вик спокойным голосом пообещал, что обязательно зайдет при случае и пошел за Асматовой. Потому что Пожарская без компании Асматовой вообще раскалывается плохо.

Асматову потом тоже допрашивали, хотя от обезбола ее шатало и думать адекватно она могла вряд ли, только отворачивалась, когда Михась дотрагивался до лица.

- Как жалко, - проводит Михаясь пальцем по краю повязки, - была такая красивая девушка.
Вик Олымский отвлекается от протокола и странно смотрит:
- Вот уж что я не хотел о тебе знать, так это то, что у нас одинаковый вкус в женщинах.
Михась смеется, опять гладил пошатнувшуюся Асматову по щеке.
- Но правда ведь жалко, ну.

Самое смешное, что одинаковый вкус в женщинах у них еще и с Пожарской. Осталось обнаружить, что тот ебнутый младший служащий глаз Асматовой выколол от большой не взаимной любви и вместо цирка можно будет открывать драматический театр.

Потом за Асматовой пришел Зябликов, позвал с собой… и кажется, примерно с этого момента обычный день перерос в ебанину, которую Михась помнил короткими, эмоциональными обрывками. Вот они в камере, он держит Асаматову и заставляет смотреть. Скворцов удерживает Гуанако. Зябликов заставляет Диму стрелять в Младогуся… опять, чертов, Гусь! Как жаль, что застрелить его перед тем, как Гуанако нападет с отверткой на Скворцова, Дима так и не успел. По ребрам процарапывает болью, из рук выпадает табельное. Рядом падает Скворцов. Из коридора раздаются выстрелы, но когда Михась доползает до двери, на полу уже лежит оглушенный Гуанако с табельным в руках. Чужим, но Михась плюет и все равно забирает…

***

...в кабинете Сепгея хаос. И из более-менее здоровых, кажется, только сам Михась и Каховский. Вик на полу, с забинтованной головой, рядом с ним сидит Младогусь. У Сепгея лицо человека, который хотел бы охренеть от происходящего, но ему некогда. Когда все успело пойти настолько не так?..

...все неправильно, остатки гэбни расползаются где-то по комнатам. Писарь бессмысленно хромает по коридору, опираясь на швабру. Андрей очень мило и почти растерянно улыбается, предлагает сначала вместе писать объяснительные об утерянных патронах (серьезно?) а потом убить Младогуся-Непорочного. До Гуся они так и не доходят, Зябликов теряется где-то в коридорах. Все очень-очень неправильно, надо что-то делать. Михась спрашивает у проходящего мимо Каховского надо ли чем-то помочь. “Знаешь, пойди и убей Гуся”. Это уже почти смешно. Михась доходит до медкабинета, почти поднимает чужое табельное, представляя, как пуля летит прямо в лоб, но видит как Младогусь сидит рядом с Виком и почему-то опускает табельное назад.

...нет, убить Младогуся, конечно не поможет. Поможет жертва, правильная, нужно скорее… но сейчас неудобно, еще чуть-чуть, совсем немного подождать. И тогда Михась вспоминает сон, приснившийся сегодня под утро. Там, во сне у Сепгея в кабинете лежало спасение от болезней и бед, он почти запомнил где. Если дать его всем, то может быть…

Нет, сны - неправильное, сны навевают шельмы, путают в голове мысли, завязывают в прочные узлы - самому не распутать, Леший помоги, приходи прохладой и ветром, шелестом в степных травах там, за стенами…

Но Леший молчит. И жертву прямо сейчас нельзя. А лекарство вот, прямо на столе Любимого и никто не смотрит и прямо на пакет с порошком светит луч солнца из окна, в нем пляшут мелкие пылинки.

Шельмы, говорят, прячутся в маленьких вихрях ветра - кинь туда нож и будут на нем капельки крови. Но в солнце не так, с солнцем приходит только правильное, солнце - блики в каплях воды на степной траве, солнцем пахнет майская цветущая степь.

Это очень легко сейчас просто взять порошок, подсыпать его в общий чайник и в запасную бочку с водой и ждать…


...и все-таки, чтобы убедиться наверняка, попробовать воду из чайника самому…

...желанием накрывает внезапно, прямо у стола проклятой (но сейчас очень, безумно красивой) телефонистки. И все же Михась разворачивается и быстрым шагом идет через весь длинный коридор. А потом он не помнит как именно выводит Асматову. Не помнит как ведет ее через коридор и попадается ли кто-то на пути или нет. Не помнит как именно пихает в ее в допросную. Но помнит, что Мира (и он никогда не называет ее по имени, по фамилии в разговоре с кем-то и обращается к ней только по номеру - 66511, но в голове сейчас все-таки почему-то внезапно Мира) сейчас, даже с раной на лице ужасно красивая. Ремень, вылезающий из петель шелестит и звенит пряжкой. Михась ногой отпихивает все, что слетело с ремня - нож, табельное, все это сейчас не важно. Мира почти не сопротивляется, только жалобно вскрикивает, когда он накидывает ей на шею ремень. И потом кричит и дергается, когда он вдалбливает ее в стену, оставляет укусы на плечах и шее, чередуя их с лихорадочными поцелуями. Один раз Мира все-таки изворачивается, бьет его по лицу, вцепляется в волосы, но он почти не замечает, просто отвешивает ей пару пощечин и снова вцепляется зубами в плечо, вдавливает ее в стену, наматывает волосы на руку и слушает, как она вскрикивает. Уже потом, когда желание чуть спадает и хочется уже просто стоять, утыкаясь в плечо слушая как всхлипывает Мира, Михась все-таки достает нож, проводит у нее под ключицей, просто чтобы увидеть как проступает под ней алая, почти что твиревая травинка. Асматова почти всхлипывает:

“Что, и даже ничего не будете спрашивать?”
“Нет, но ты можешь мне что-нибудь рассказать, если хочешь”

...тонких кровяных травинок у нее на груди все больше и Михась заносит нож для еще одной и почти со стороны видит, как выпадает он у него из рук...

...перед глазами горит степь. И это очень-очень-очень страшно. В тысячу раз страшнее, чем во снах, страшнее чем в воспоминаниях. Огонь вокруг, огонь подступает очень близко, снова отступает и снова накатывает, как огромное огненное море. Михась забивается от него в самый дальний угол, зажмуривается закрываясь руками, но огонь распускается ожогами на руках. Огонь шумит, так громко, слишком громко… Сквозь шум он слышит, кажется голос Асматовой, но не видит, как она подставляет к его горлу его же нож, думает и почти тут же отступает назад. Огонь подбирается к лицу, пляшет страшными бликами - там, в глубине лица давно сгоревших, скорченные и черные, зовут, говорят, что ты станешь таким же. Сквозь шум огня голос Сепгея. Кажется, говорит Асматовой что-то про “сразу расстреляют” и спрашивает что случилось. Остальное не слышно, слишком громко, слишком близко огонь. Сепгей возвращается со шприцом, вкалывает что-то в руку и уходит. Огонь все еще шумит вокруг, но постепенно, очень медленно, словно нехотя отступает…

...интересно, сколько Асматова была здесь, рядом с ним, рядом с его же ножом, пока Михась забившись в угол кричал от ужаса? Почему у него до сих пор не перерезано горло, почему нет хотя бы пореза? Глупая, добрая, искренняя девочка. Как Гуанако когда-то давно, когда во время пожара в одной из допросных все-таки вытащил и привел в чувство. Михась тогда искренне его поблагодарил, оглушил табельным и продолжил пытать в уже другой допросной. Хороший человек Гуанако. Хорошая девочка Асматова. С ней он бы тоже продолжил еще, если бы не творилась сейчас в тюрьме странное и страшное…

…очень болит голова и почти ничего не видно. Рядом, кажется, Каховский. Кажется, ему тоже было плохо, кажется он что-то спрашивает. Голова разрывается от боли и очень-очень темно в глазах…

...в медкабинете очень бледный Вик, диктующий последнее письмо Младогусю. Тот кормит его шоколадками с обезболом на пополам. Младогуся почти уже не хочется убить. Это даже уже не важно, для жертвы он все равно не подходит.

- Вик, хочешь принесем тебя в жертву? - спрашивает Михась, печально сидя на лавочке рядом. Кажется, Вик не принимает всерьез. Возможно, когда ешь шоколадки напополам с наркотой вообще сложно принимать что-то всерьез.

Леший любит сердца друзей и принимает их благосклонно, ведь ты отдаешь то, что дорого тебе. Леший любит сердца искренних и хороших людей. Леший любит сердца любящих и любимых...

...температура и озноб, как и у половины тюрьмы. Где-то там по коридорам бегает Дима и очень пытается сделать правильное лекарство и это, конечно, бесполезно. Михась приходит в камеру Гуанако, где уже почему-то лежит Каховский, где-то за ним примостился Фузариум. В камере спокойно и тихо. В тишине и спокойствии Михась все-таки рассказывает им о том, что надо бы принести жертву. И объясняет почему. Гуанако вот слушает очень внимательно и просит объяснить еще раз. Он вообще всегда слушает очень внимательно. Даже в допросной, когда бывало где-то между делом у них вдруг завязывался разговор о степи и обычаях.

- Знаешь, пока не надо, - очень серьезно говорит Гуанако, - давай еще подождем. Подождем еще немного и если все будет так же плохо, то проведем твой ритуал.

Ему почти хочется верить. Гуанако всегда хочется верить, потому что он хороший человек. Он бы тоже подошел для жертвы. Вместе с Димой. Каховский просто нервно смеется: “Ритуалы - не в мою смену!”, а потом спрашивает, нельзя ли принести в жертву его. “Ты не подходишь” - серьезно отвечает Михась, сам толком не понимая почему. Может быть можно бы было все-таки его с Фузариумом? Или нет, все-таки нет.

- Михась, дай нож? - просит Гуанако, - я ничего не буду делать, просто покидать ужасно хочется.

Михась дает и Гуанако и правда вертит его в пальцах, подбрасывает в воздух, почти не роняя. Потом отдает назад. Пол у камеры прохладный и кажется вот-вот прорастет на нем степная трава…

Скоро, уже скоро время для ритуала все же придет, скоро трава прорастет сквозь стены, скоро можно будет звать моего господина и бога…


...силком приходит с проверкой. Говорят они уже выставил кордон вокруг тюрьмы. Говорят, что уже расстреляли Андрея Зябликова, но про это Михась не особенно думает. Зато думает про то, что сейчас очень важно делать вид, что все в полном порядке. Как будто бы у них ничего не произошло. Как будто бы в тюрьме полный порядок. Перебинтована голова у Олымского? Ну, это неудачная драка, но в карцере за это все уже отсидели. Все это громко и очень убедительно говорят тот новенький - Запоев (или, кажется, кто-то говорил, что уже не Запоев?..) и Сепгей Борисович. У Сепгея вид еще хуже, чем когда все только началось. Вик стоит, навалившись на Михася и очень-очень крепко держится за его руку. Руки у Вика холодные. Весь он холодный и какой-то полумертвый. Никогда раньше он не хватал за руки, не утыкался в плечо почти плача. И сейчас почему-то внезапно хочется его утешать и тихо говорить на ухо “шшшш”. Это странно, Михась уверен, что Вик ебнулся ли может все-таки умирает от своих ран и наркотиков с шоколадом. Поэтому он крепко его держит и не собирается пока никуда уходить. Вдвоем они сидят у дверей камеры. Той, где сейчас Асматова, Пожарская, маньяк-ухожорка Беликов и, внезапно, Серебряков. Его они видят, когда Сепгей приоткрывает дверь камеры. Кажется, он же его туда и посадил, неизвестно за что и думать об этом не хочется ...потому что это слишком сложно, есть в этом мире сложные вещи, которые не имеют смысла, есть простые, которые несут в себе весь смысл и мир и боль и свет и жить надо в простых вещах боль проще и правильнее чем радость страх честнее и правильнее чем любовь и если любовь превратить в страх и если любовь приносить в жертву вот это самое правильное и будет и будет хорошо и придет лесной бог и возьмет то что неправильно и даст то что правильно… Вик рассказывает про Серебрякова и сигареты. И про то как, как это бывает внезапно, что берешь сигарету, а потом любишь человека и не знаешь что с этим делать ...слушай слушай его смотри внимательнее это то, что тебе нужно, что, что сделает все правильным. Ритуал в котором сердце друга и сердце им любимого и любящего и времени так мало, очень мало, потому что огонь идет и надо действовать очень быстро...

- Вик, не хочешь в камеру к Серебрякову? Пойдем, сходим. Посмотришь на него, - Михась почти уже уговаривает, упрашивает. Но Вик неопределенно мотает головой. Его шатает. Приходит Запоев, чтоб его ежом ебали, и забирает Вика с собой в медкабинет. И от туда его уже конечно не забрать. Михась почти готов взять табельное и вывести Вика насильно, но тогда могут помешать. Поэтому он просто подходит к Каховскому и снова просит нож. Тот дает. Очень просто. Сейчас вообще все будет очень просто. Там в камере хорошая, искренняя девочка Асматова. И Пожарская, которая очень и очень взаимно ее любит. И это правильно. Главное, вот сейчас надо успеть.

Михась держит в руках нож.

И заходит в камеру.

И очень-очень спокойно говорит: “А вот сейчас я буду приносить жертву. Потому что так надо”.

Пожарская все понимает, кажется еще до того, как он притягивает к себе Миру: “Убей лучше меня!”. Мира, кажется, тоже все понимает и, кажется, говорит, что всем надо успокоиться.

Михась смеется. И касается губами щеки и волос Миры. И на пару секунд ее как будто бы даже жалко убивать. Но только на пару секунд, потому что следующим движением он медленно перерезает ей горло.

Кажется, Лиса кричит.

А может и нет, в голове у Михася шумно и путанно.

Он тянется к Пожарской, хочет притянуть ее к себе И надо еще вырезать сердца и кровью нарисовать узоры. Но Лиса почему-то быстрее. Может быть потому что ей внезапно помогает Беликов.

Кто-то все-таки выдергивает у него нож.

Кто-то, кажется, все-таки Лиса, перерезает ему горло.

И не кто-то, а точно уже маньяк-Беликов, вдумчиво отпиливает ему голову ножом. Но этого, Михась, конечно, уже не видит.

Где-то там, впереди, наверное, ждет его бесконечная степь. Но пока тут просто темно и пахнет гарью.

Благодарности и прочая рефлексия
Да, по итогам игра, конечно, вышла немного не такой, как изначально планировалась. И да, были моменты, когда единственной моей эмоцией было ШТА БЛЯХА МУХА ДА ПОШТО ВООБЩЕ ВОТ ЭТО ВОТ СЕЙЧАС ПРОИСХОДИТ. И действительно до сих пор немного стыдно перед заключенными, которым, вероятно, было скучно. Но с другой стороны мне поигралось. И это была первая игра, где мне все-таки на самом деле удалось более или менее вжиться в персонажа, первая игра, когда эмоции персонажа частично не игрались, а сами лезли наружу и вот-это-вот-все. Это немного реабилитировало меня в собственных глазах, как игрока, если честно. Поэтому спасибо мастерам, которые все это сделали и спасибо техам, которые создавали атмосферу и сюжет (телефонистка зараженная чумой - просто вот отдельная любовь ). Если кому-нибудь есть что мне сказать отдельно, от похвалы до конструктивной критики и что не надо было делать, то я буду рад выслушать.

И отдельно:

Гуанако, ты был настоящим Гуанако. Правда. Я знаю, что ты переживал получится у тебя или нет, но, когда я с тобой разговаривал, ты был очень настоящим. Мне все еще очень жаль, что я тебя не допрашивал, с таким-то прекрасным бэком. Но то, как ты пытался отговорить меня проводить ритуал и как извинялся за отвертку в бок - это было прекрасно. А, еще уроненное мной табельное, которое ты поднял, прямо перед игрой. Я считаю, что эта сцена достойна того, чтобы считать, что она была и в игре. ХД Спасибо.)

Дима, ты тоже был настоящим Димой. Еще в первые минуты игры, когда привел тебя на медосмотр и ты там отвечал, кажется про то ли “душа болит”, то ли “жизнь болит” это было прям вот… оно. Спасибо, что пытался лечить и спасибо, что не успел залечить до смерти. ХД

Сепгей Борисович, просто АААААААА. *тут много сердец* Человек, который что-то делал и делал до самого конца. Мы даже на самом игре и не общались почти, кажется, но спасибо за то, что вытащили меня из панической атаки.)

Фузариум, с игры я, кажется, запомнил только твой несчастный, но красивый вид. Помню, открываю дверь допросной, а там Фузариум головой только из ведра и вид несчастный. Открываю дверь камеры, а там опять несчастный Фузариум. Захожу к Гуанако, а там несчастный и красивый Фузариум лежит. Рем, тебе зато огромное спасибо что бежал со мной на сапсан и ждал в кафе и вообще.

Лиса, спасибо за быстрое убийство меня. ХД Извини, что оно вот так. И за допросы тоже спасибо. То, как ты переживала за Миру было очень искренним и как игроку мне было ужасно их жаль каждый раз.

66511 Мира, мне кажется я просто все уже сказал. Но вот повторюсь еще раз: спасибо. За все. За сыгровки, за эмоции на игре, за утро после игры, за дно всех мастей и окрасок. Я очень рад и очень благодарен, что у нас сложилось на поиграть именно с тобой. Я очень рад, что сделал игру хотя бы тебе. Больше дна богу дна пусть всегда будет дно, которое у нас чего-то радостно продолжается. Ура!

Младогусь-Непорочный, вот тут просто еще одно АААААА. Ты бесил так вдохновенно и талантливо, что у меня ничего кроме восхищения тут нет. Да будет режим Гуся.

Беликов, вот мы почти не общались на игре, а ты уже съел мой мозг. В буквальном смысле, блин, взял и выпил мозг Михася за минуту. Я еще никогда так не умирал. Спасибо. ХД А еще мне немного стыдно, за то что я у тебя там так резко выхватил сигарету в начале игры, извини.

Писарь, не уверен, что мы вообще хоть словом перекинулись, но вид бледного тебя, опирающегося на швабру был таким органичным и так прекрасно вгонял в депрессивное состояние духа… так, кажется это звучит сомнительным комплиментом. Но я каждый раз, когда тебя видел почему-то восхищался, честно. ХД

Олымский. Что сказать тебе, друг мой Вик. Без твоего участия вообще ничего бы этого не было. Спасибо за знакомство и дружбу с очень… талантливым мальчиком Викторином. Спасибо за, прости Леший, обнимашки (единственные мои обнимашки на игре!) и почесание пузика. Спасибо за допросы. Честно, я бы с удовольствием еще с тобой подопрашивал людей, несравнимое ни с чем удовольствие. Давай найдем каких-нибудь людей и будем их допрашивать. Ну и, Фиори, просто вот -

Серебряков, мне кажется все, что я о тебе узнал я узнал от Вика, поэтому, несмотря на то, что на игре мы почти не разговаривали - ты прекрасный и удивительный. И я надеюсь, что мы еще пересечемся где-нибудь, чтобы поиграть подольше.

Каховский, такое ощущение, что мы пересекались на игре в каких-то исключительно упоротых ситуациях. То тебе хреново, то мне, то мы тупо лежим на полу в камере Гуанако, потому что почему бы просто не полежать тут на полу. Спасибо за “Ритуалы не в мою смену!”.И за нож, которым я ритуал провел. И вообще просто спасибо.

Скворцов, про которого я запомнил в основном то, что тебя нужно то перетаскивать с места на место, то чесать голову, пока тебе зашивают артерию. ХД В остальном мы, кажется, вообще не разговаривали на игре, поэтому просто спасибо за игру, как мастеру. Лично для меня это было прекрасно.

Андрей. Очень, прямо таки бесконечно жаль, что мне не удалось тебя со вкусом помучить где-нибудь в допросной, а тебе меня попинать в карцере. Прямо вот таки… не сложилось. Но ты был очень очаровательной белочкой каждый раз, когда нервничал. Хэл, просто вот Потому что ты второй человек без которого для меня ничего бы не было вообще. Спасибо что ты есть, такой прекрасный и спасибо, что взял меня на игру и дал эту роль. И за компанию в ожидании сапсана тоже.

Товарищ Запоев, который собирался мне активно не доверять, но на это не хватило времени. В те минуты, которые мы пересекались ты был очень сосредоточен и очень доктор. То, как ты отмазывал нас всех перед силкомом было великолепно. Ну и, Айт, спасибо за прогулку по гребеням перед игрой, ламповые теплицы, разговоры, успокоение нервного меня и вообще просто за то, что ты такая прекрасная есть. И за возможность окунуть тебя головой в ведро после игры, конечно! Надеюсь, еще где-нибудь поиграем.